5 
Да, как и Сарио, Сааведра видит. Доподлинно видит этот свет, эти образы, мысленно доводя их до совершенства, и остается лишь стремительным рывком вызволить их из небытия и мгновенными штрихами запечатлеть на бумаге.
Луса до'Орро, Золотой Свет, проницающий истину.
А он смотрел глазами сурового критика. И казался себе при этом муалимом рядом со студенткой, учителем рядом с эстудо. Но ей нет дела до Сарио, она творит для себя, ни для кого больше. Ее свобода созидания, естественность самовыражения ничуть не ограничены волей семьи или требованиями муалимов.
— Нет.
Он вдруг устремился к ней. Ведь и у него есть свое видение, Луса до'Орро. Для Золотого Света ни в чем нет оправдания: ни в долге вежливости, ни даже в сочувствии родственной душе.
— Нет, не так… Вот, видишь?
У эстудо карманы всегда набиты углем. Сарио опустился рядом с Сааведрой, положил на колени доску с бумагой.
— Гляди. Ну как?
Одно мгновение, лишь один подправленный штрих. И вот уже смотрит с листа Бальтран до'Веррада, герцог Тайра-Вирте, которого они нынче увидели впервые.
Сааведра слегка отстранилась и взглянула на портрет.
— Видишь?
Волнение подгоняло: объясни, пока не поблекла твоя внутренняя картина. Он быстро соскреб, что соскреблось, с ошибочной линии, сдул черную пыль с бумаги. Портрет (точнее, грубый, второпях сделанный набросок) и впрямь от этого выиграл.
— Добавляем этот штрих, — показал Сарио, — и левая сторона оживает. Ты же знаешь, у него лицо кривовато. Да и не бывает идеально симметричных лиц. — Он положил тень. — А тут — скула, вот так… Видишь?
Сааведра молчала.
Его словно молнией ударило: зашел за грань. Причинил боль.
— Ведра, прости…
О Матра эй Фильхо! Ведь и с ним такое бывало!
— Прости, Ведра, я не хотел. Честное слово. Как-то само собой получилось.
Она спрятала уголек в карман блузы.
— Знаю.
— Ведра…
— Да, Сарио, я знаю. У тебя всегда как-то само собой получается. Она встала и оправила блузу, перепачканную, как и его одежда, всем, чем только можно перепачкаться в их мирке: красками, клеями, плавленой канифолью, олифой и тому подобным.
— Но ведь и правда так лучше.
Сгорая от стыда, он порывисто сунул портрет ей в руки и встал.
— Просто… — беспомощный всплеск руки. — Просто я так увидел.
— Знаю, — повторила она, принимая набросок, но не опустила на него взор. — Увидел то, что мне самой следовало бы видеть. — Сааведра смущенно пожала плечами. — Да, следовало бы.
Обоим стало не по себе. Во многом они походили друг на друга, но в то же время были разные — как день и ночь. Сааведра не принадлежала к числу Одаренных. Но была талантливой, гораздо талантливее большинства эстудо.
Она снова мысленно увидела объект. Да, никто не усомнится, что на портрете — Бальтран до'Веррада. Впрочем, сомнений быть не могло и до того мгновения, когда Сарио подправил набросок. И все-таки подправил…
Его терзало раскаяние. Но ведь на то и отпущен Дар, исключительная привилегия со своей жестокой категоричностью: в мире Одаренных нет места ничему, кроме совершенства.
— Извини, — сказал он слабым, сдавленным голосом. А про себя добавил: “Не сердись, Ведра”. Но вымолвить не рискнул — слишком моляще прозвучало бы, слишком униженно. Даже перед ней он остерегался раскрывать душу. — Я сожалею.
В тот миг она выглядела намного старше его.
— Ты всегда сожалеешь, Сарио.
Для него это была кара, а для нее — всего лишь истина, убогая разновидность Луса до'Орро. Ему нравилась в Сааведре эта черта. Истина дороже всего. Но истина еще и мучительна. Его собственная истина превратила хороший набросок в отменный. Одна дополнительная линия да легкая штриховка… Как четко он видел, что надо сделать, как ярко сиял в нем Золотой Свет… Просто не верилось, что кто-то способен этого не видеть. А все дело в том, что у него — своя истина, у Сааведры — своя. Сааведра — хороший художник. А Сарио — превосходный.
Этим-то он и причинил ей боль.
— Ведра…
— Да все в порядке. — Она убрала за уши непокорные пряди волос. Блеснула капелька крови — гранатовая сережка. — Ведь это от тебя не зависит.
Да. Никогда не зависело. Потому-то его и ненавидят. Даже муалимы, знающие, на что он способен.
— Куда пойдем? — спросила она. — Говоришь, это важно?
— Очень.
— Ну так…
Она поставила доску на место, но портрет не удостоила даже косым взглядом. Сарио тайком проглотил обиду.
5 
