135 
В Палаесо Грихальва царило подавленное настроение. Во время Астравенты, через тридцать дней, Сааведра выйдет замуж за Эдоарда до'Веррада. Ренайо настоял на том, чтобы свадьба была грандиозная, со всеми полагающимися почестями. Он считал, что не имеет права проявлять неуважение к невесте Эдоарда, а еще в большей степени к ее будущему ребенку. Сааведра находилась преимущественно в Палаесо. Она и Ренайо отлично понимали друг друга — так, во всяком случае, говорили все. Они оба были прагматиками.
— Иди сюда, ниниа, посиди на солнце. — Гиаберто вышел из-под затененной аркады, ведя за собой Аласаис. Девушка в оцепенении опустилась на скамейку, продолжая сжимать незаконченную вышивку. На ней было простое белое платье с высокой талией. Она явно забыла надеть туфли. Сидела и смутно улыбалась Гиаберто.
— Где Сарио? — спросила она своим тихим голосом. — Я принцесса Аласаис. Мои отец и мать были.., убиты толпой. — Она слегка задрожала, а Элейна, в свою очередь, содрогнулась, глядя на это существо.
Потому что Аласаис не была человеком. В этом Сарио признался. Он нарисовал ее и оживил посредством магии.
Тем не менее она в некотором смысле оставалась женщиной, жила, дышала и разговаривала. То и дело спрашивала о своем создателе. Никто не мог понять, как Сарио удалось сотворить такое сильное заклинание.
— Это чудовищно, — заявила Сааведра, и все с ней согласились.
Его нужно хорошенько проучить, чтобы он больше никогда не смог угрожать хрупкому миру, установившемуся между Грихальва, до'Веррада и екклезией.
Однако Элейну не допустили на Совет Вьехос Фратос. Ее снова исключили из их сообщества.
Из далекого коридора до Элейны доносились рыдания матери. Ее всхлипывания, казалось, не прекращаются ни на минуту.
Агустин.
Элейна вытерла залитые слезами щеки и пошла на встречу с человеком, который своей кистью дал жизнь женщине и убил невинного юношу. Они держали Сарио в комнатке, затерянной в глубинах Палаесо. Внутри стояла кровать, на дверях висел тяжелый железный замок.
— Маэстра, — сказал стражник, охранявший пленника.
Он поклонился Элейне. Теперь, когда стала известна ее роль в освобождении Ренайо и создании превосходной копии “Первой Любовницы”, все относились к ней с уважением.
"Маэстра”. Мастер-женщина. Ей нравилось, как звучит это слово.
— Я должна увидеть Сарио, — сказала она, и стражник сразу же ее впустил.
Дверь закрылась у нее за спиной.
Сарио Грихальва стоял посреди комнаты, глядя на голую стену. Она долго ждала, пока он обернется. Увидев ее, он сделал шаг вперед.
— Они не дают мне даже мела или карандаша. Я не могу ничего нарисовать — это ужасно!
Убийца Агустина. Величайший иллюстратор из рода Грихальва. Элейну ужаснуло, что такой человек вынужден просить.
— Вы знаете, я не могу вам это принести. Даже мел на стене можно использовать…
— Эйха! — Он отпрянул от нее и сел на кровать. — Я не живу, если не рисую.
Матра Дольча! Это совсем не тот человек, которого она помнила, — высокомерный муалим. С того самого момента, как появилась Сааведра, он стал таким унылым и жалким. Что-то в нем надломилось. Элейна стояла, не зная, что сказать. Она должна ненавидеть его за убийство Агустина, но — да будет свидетелем благословенная Матра! — не могла. Ненавидеть то, что он сделал, — да; ненавидеть его гордость и жестокость — да; но она была не в состоянии ненавидеть его самого.
Неожиданно он остановил на ней взгляд. У него было скорбное лицо. Сарио Грихальва показался Элейне невероятно старым, в его глазах таились горькие воспоминания.
— Только ты навещаешь меня. Ведра когда-нибудь говорит обо мне?
— Мы редко встречаемся. Она выходит замуж за дона Эдоарда.
— Никто мне не сказал. — Он погрузился в свои страдания. Его руки, все еще связанные за спиной, начали извиваться, словно были (Существами, живущими собственной жизнью. — Я никого не вижу. Никого! Все обо мне забыли.
— Я не забыла. — Эти слова сорвались с ее языка прежде, чем она поняла, что собирается их произнести.
Сарио вскочил на ноги и подошел к Элейне. Казалось, он вдруг обезумел, словно в нем что-то проснулось.
— Да. Да, ты не забыла, потому что ты такая же, как я. Элейна отшатнулась.
— Освободи меня, эстудо, — пробормотал он, глядя в сторону запертой двери. — Мы уедем, ты и я, и будем рисовать. Рисовать — и больше ничего.
135 
