очень нудно 
72 
— Стоп! — предупредила Юля. — Только не нужно делать выводов и засылать сватов! Я амазонка, Варлам. Я не умею стоять у плиты, готовить обеды, подметать пол и вести хозяйство. Я вообще не представляю, как это делать. Меня всю жизнь учили только одному: из лука стрелять.
— Готовить должна стряпуха, — снова опустил глаза к жаркому боярин, и усмехнулся себе в бороду. — Зато какие у тебя должны родиться сыновья!
Путь от Бора до Кауштина луга занял четыре дня — сперва вниз по Луге до Оредежа, потом по нему, уже вверх по течению, до Суйды и, наконец, по самой Суйде до поселка. Но когда впереди показались дома, Юля едва не свалилась с лошадиной спины:
— Ты куда меня привез?
Селения из трех составленных вместе домов и одной часовни более не существовало. На берегу речушки стояло высокое и широкое здание, сверкающее стеклянными окнами, край его нависал надо льдом, и было видно, как сквозь небольшие отверстия в высоких наледях постоянно скользит широкий ремень. Над крышей выступала каменная труба, из которой постоянно валил дым. Немного дальше стояла островерхая ветряная мельница, медленно помахивающая крыльями, еще дальше — огромный загон, в котором бродило несколько коров, пара быков и немалая отара овец. Появилось несколько обширных дровяных сараев — их содержимое проглядывало сквозь широкие щели в стенах. Слышался мерный скрежет пил — это, опять же у реки, работала лесопилка, кромсая на чурбаки скатывающиеся под собственным весом на пилы бревна. То, что на поле появились лишние дома — это было уже как бы само собой. Последний штрих — среди всего этого возвышалась огромная горка, обычная горка для катания, длинный скат которой блестел накатанным льдом.
— Мамочки, держите меня трое! На два месяца людей оставить нельзя — сразу все вверх ногами перевернули!
— Куда тебя вести-то, боярыня?
— Да я уже и сама не знаю… Давай к часовне, может, хоть там избы на месте остались.
Старые дома действительно остались на месте, и Варлам на руках внес спортсменку в тот, из трубы которого валил дым. Там, на кухне, на длинных досках резали на кусочки мясо и скидывали его в высокий кувшин три женщины — розовощекие, упитанные Зинаида с Тамарой и куда более худощавая светловолосая Инга. Увидев лучницу, они тут же закричали от восторга, быстро освободили от деревянных мисок скамейку:
— Сюда, сюда сажай! Сейчас, только протру…
Боярин осторожно опустил девушку на указанное место, выпрямился.
— Ну, и куда ты теперь? — спросила Юля.
— Домой, — пожал плечами ратник. — Тут недалеко, вверх по Оредежу. Верст десять, а то и меньше. Там усадьба отцовская.
— Нехорошо как-то, так, сразу, — неуверенно сказала спортсменка.
— Да, действительно, — подхватила Зина, к своим тридцати годам ставшая достаточно понятливой. — Подругу нашу привезли, и сразу уходить? Поели бы сперва, отдохнули. У нас тут теперь несколько домов свободных стоят, еще не отселился туда никто. Так что и переночевать можете, место есть. А завтра и в дорогу.
— Тогда я пойду, коней расседлаю, — кивнул ратник и вышел на улицу.
— Ну, давай рассказывай, — тут же насели на Юлю женщины. — Как он, каков?
— Борода у него густая, — заговорщицки подмигнула Зинаида. — Щекотится, наверное, когда раздетую целует?
— Какую раздетую?! — вспыхнула Юля. — Он ко мне пальцем не прикоснулся!
— Каким из пальцев? — моментально уточнила Тамара, и все снова расхохотались.
— Отстаньте, — еще сильнее зарделась спортсменка. — Мороз на улице. Все пальцы отморозить можно, коли глупостями заниматься.
— Может, импотент? — округлила глаза Тамара. — Нормальным мужикам никакой мороз не помеха.
— Сама ты импотент, — обиделась за боярина Юля. — Просто стеснительный.
— Знаем мы этих стеснительных, — ухмыльнулась Зина. — При здешних-то нравах и его обличьи — наверняка половину девок вокруг своей усадьбы обрюхатил.
— Вам-то что?
Зина обняла Тамару за плечи, прикрыла глаза и жа-алобным голоском запела:
- Ой, цветет калина
- В поле у ручья.
- Парня молодого
- Полюбила я…
Инга, не удержавшись, присоединила и свой могучий голос к общему хору:
- Он живет не зна-ает ничего о том,
- Что одна дивчи-ина думает о нем!
За стеной послышался грохот, и спустя минуту на кухню, прихрамывая, вошел Картышев:
72 
