очень нудно 
78 
Адамберг взобрался на восьмой этаж и позвонил в дверь с десятиминутным опозданием.
— Если не забудешь, закапай ему в нос, — сказала Камилла, протягивая комиссару капли.
— Ни за что не забуду, — обещал Адамберг, засовывая пузырек в карман. — Иди. Играй хорошо.
— Слушаюсь.
Милый дружеский разговор. Адамберг устроил Тома у себя на животе и растянулся на кровати.
— Ну, на чем мы остановились? Помнишь доброго козлика, который очень любил птиц и не хотел, чтобы рыжий козлик приходил к нему на горку и дразнил его? Так вот, тот все-таки явился. Подошел, рассекая воздух большими рогами, и сказал: «Ты мне жить не давал, когда я был маленьким, теперь пробил твой час, старичок». — «Так это ж было понарошку, — сказал черный козлик, — детский сад. Ступай себе с миром». Но рыжий козлик ничего не хотел слушать. Ведь он пришел издалека, чтобы отомстить черному козлику.
Адамберг замолчал, но ребенок двинул ножкой в знак того, что не спит.
— Тогда козлик, проделавший долгий путь, сказал: «Дурачина ты, простофиля, я отниму у тебя твою землю и работу». И проходившая мимо мудрая серна, которая прочла все книжки на свете, сказала черному козлику: «Остерегайся рыжего, он уже двоих козликов убил и тебя убьет». — «И слышать ничего не желаю, — сказал черный козлик мудрой серне, — ты просто с ума сошла, ревнуешь, и все тут». Но все-таки наш черный козлик забеспокоился. Потому что уж больно хитер был рыжий и весь из себя. Тогда черный решил засунуть Новичка за каминный экран и хорошенько подумать. Сказано — сделано. С экраном все обошлось. Но у черного козлика был один недостаток — не умел он хорошенько думать.
По тому, как потяжелел Том, Адамберг понял, что он уснул. Положив руку ему на головку, комиссар закрыл глаза, вдыхая ароматы мыла, молока и пота.
— Тебя что, мама надушила? — прошептал Адамберг. — Дурочка, кто же так поступает с младенцами.
Нет, тонкий запах исходил не от Тома. А от кровати. Адамберг раздул в темноте ноздри, насторожившись не хуже черного козлика. Он знал эти духи. Но к Камилле они не имели отношения.
Он осторожно встал и уложил Тома в кроватку. Обошел комнату, держа нос по ветру. Запах был локализован — он гнездился в простынях. Черт возьми, тут спал какой-то тип, и им пропахла вся кровать.
«И что теперь? — подумал он, зажигая свет. — Во сколько постелей скольких женщин забирался ты до того, как у вас с Камиллой установились товарищеские отношения?» Он разом сдернул простыни и осмотрел их, будто, опознав чужака, смог бы совладать со своим гневом. Потом сел на разобранную постель и сделал глубокий вдох. Все это неважно. Одним типом больше, одним меньше, подумаешь, дело. Не страшно. И нечего злиться. Душевные терзания в стиле Вейренка — не его конек. Адамберг знал, что они мимолетны и скоро пройдут, а он уплывет под сень своих личных берегов, где никто его не достанет.
Он смиренно постелил простыни, аккуратно натянув их с обеих сторон, пригладил подушки ладонью, не очень понимая, стирал ли он этим жестом с лица земли незнакомца или собственную, прошедшую уже ярость. Затем подобрал с подушки несколько волосков и внимательно изучил их под лампой. Короткие мужские волоски. Два черных, один рыжий. Адамберг нервно стиснул пальцы.
Задыхаясь, он принялся мерить шагами комнату от стены к стене, и волна кадров с Вейренком в главной роли захлестнула его. В этом грязевом потоке вихрем проносились рожи притаившегося в чулане лейтенанта, на любой вкус: вызывающая, молчаливая, стихоплетская, упрямая беарнская рожа, сукин сын. Данглар был прав: горец опасен, он затащил Камиллу в свои сети. Он пришел, чтобы отомстить, и начал здесь, в этой постели.
Тома вскрикнул во сне, и Адамберг положил руку ему на голову.
— Это все рыжий, малыш, — прошептал он. — Он напал первым и увел жену у черного козлика. Война объявлена, Том.
Два часа Адамберг просидел неподвижно возле кроватки сына, дожидаясь Камиллу. Стоило ей появиться, он тут же распрощался, не очень по-товарищески, чуть ли не грубо, и вышел под дождь. Сев за руль, он мысленно прокрутил свой план. Молча, тихо, эффективно. Еще посмотрим, кто кого. В полутьме Адамберг взглянул на часы и покачал головой. Завтра к пяти часам ловушка будет расставлена.
XXXV
Лейтенант Элен Фруасси, с банальным лицом и восхитительным телом, неприметная, молчаливая и кроткая до полного обезличивания, славилась тремя свойствами. Во-первых, она жрала с утра до вечера и не толстела, во-вторых, рисовала акварелью, что было единственной известной ее причудой. Адамберг, заполнявший рисунками целые блокноты во время коллоквиумов, только через год соизволил поинтересоваться картинками Фруасси. Как-то вечером, прошлой весной, он рылся в ее шкафу в поисках пищи. Кабинет Фруасси принимался всеми за своего рода продовольственный склад, где чего только не было — фрукты и сухофрукты, печенье, йогурты, молоко, хлопья, деревенский паштет, лукум — и все это в открытом доступе на случай внезапного голода. Фруасси была в курсе этих налетов и тщательно к ним готовилась. Адамберг прервал на мгновение раскопки, чтобы пролистать стопку акварелей, и, обнаружив печальные силуэты и тоскливые пейзажи под безысходным небом, поразился мрачности сюжетов и красок. С тех пор время от времени они, не произнося ни слова, обменивались рисунками, подкладывая их друг другу между страницами очередного отчета. И наконец, третьей ее особенностью было то, что, получив диплом специалиста по электронике, она проработала восемь лет в службе спецсвязи, проще говоря — на прослушке, где явила чудеса скорости и результативности.
78 
