47 
— Благодарю вас. Мирабель. Нет.
Он не стал ничего объяснять, но, пробираясь через заполненный салон к выходу, задумался о своем странном воздержании.
До того как умер отец, он был большим любителем женщин, но эмоционально они его не трогали. Если девчонка хотела его и была на вид здорова, он не отказывал себе в удовольствии, стараясь доставить наслаждение и ей. Форт всегда ценил страстный отклик, предпочитая его пассивному телу. Собственно, наибольшее наслаждение он получал, овладевая женщиной, доведенной до экстаза безудержным вожделением, чувствуя, как ее извивающиеся бедра вторят его движениям. С некоторым удивлением он осознал, что этот чувственный образ больше не возбуждает его.
Прошло некоторое время, прежде чем ему удалось уйти от Мирабель, так как его то и дело окликали многочисленные приятели. Он задержался у помоста, где группа мужчин наблюдала, как одна из женщин с большим искусством изображала оргазм, отдаваясь невидимому любовнику. Его компаньоны уставились на нее горящими глазами. Некоторые, не в силах сдержаться, потирали свою возбужденную плоть.
Но он ничего не испытывал.
Его интерес к женщинам стал слабеть несколько месяцев назад, но граф не отдавал себе отчета, насколько серьезно обстоит дело. Может быть, он никогда больше не пожелает женщину.
Однако он желал Лизетт. Эта мысль поразила его. Неужели он дошел до того, что ему нужна перепуганная невинная девица, чтобы возбудить его пресыщенный аппетит? Если так, пусть остается пресыщенным. С дрожащими девственницами слишком много хлопот.
Он незаметно отошел от группы увлеченных представлением мужчин и вышел из дома Мирабель, размышляя о том, когда же угас его интерес к женщинам. Совсем недавно этот интерес был силен, даже чересчур. После смерти отца он обнаружил, что его сексуальные потребности вдруг возросли. Просто удивительно, сколько достойных светских дам нашли неотразимым самого молодого и необыкновенно красивого графа. Поначалу он охотно шел им навстречу.
Если же Уолгрейв предпочитал шлюху, то при наличии бездонного кошелька в Лондоне можно было купить абсолютно все. В течение какого-то времени он думал, что обретет забвение, изматывая себя все новыми и новыми связями, встречаясь с самыми разными женщинами, а может быть, надеялся найти нечто большее.
Чего бы ни жаждала его душа, он нашел только кромешный ад.
Когда стоны наслаждения перестали его возбуждать, он перешел к стонам от боли. Ни шлюхи, ни благородные дамы никогда не жаловались, а некоторые даже получали удовольствие от его грубости. Но однажды, увидев синяки на соблазнительном теле графини, он возненавидел человека, в которого превратился.
Форт стоял, ожидая, пока подадут экипаж, и надеялся, что эти мысли не отражаются на его лице. Он сел в карету и, когда она тронулась в направлении к Уолгрейв-Хаусу, вдруг вспомнил о Порции. Здесь, в этой карете, он когда-то пригрозил изнасиловать подругу своего детства только для того, чтобы причинить боль Брайту Маллорану, ее мужу.
При этом воспоминании он поднял руки и помассировал виски. Наверное, какой-то первобытный инстинкт подсказывает мужчине, что можно поразить врага, напав на его женщину.
Но Порция, Господи, Порция!
Разумеется, он не собирался этого делать — просто не смог бы.
Впрочем, он поцеловал Порцию, несмотря на ее сопротивление. В этом поцелуе не было ни любви, ни страсти. Скорее желание оскорбить ее, показать свою ярость и власть.
На этом и остановился, слава Богу. Но иногда, лежа без сна в темноте. Форт не был так уверен, что не пошел бы дальше. Ведь он почти заставил себя забыть, что это Порция, что это вообще человек. Неужели он был способен унизить ее, осквернить…
В ужасе от самого себя, после этого случая он был с женщиной всего несколько раз, а вскоре совсем перестал интересоваться ими. Друзья тревожились, думая, что Уолгрейв превращается в чванливого ханжу, точное подобие своего отца.
Возможно, так оно и есть. Похоже, его здоровый интерес к женщинам испарился, оставив только извращенные пристрастия, которым он не собирался потворствовать.
Но ведь была же Лизетт…
В раздражении граф постарался выбросить из головы все мысли о Назойливой девчонке.
Иногда ему даже казалось, что здоровое начало его натуры сгнило, оставив бесформенное нечто, искореженное и нежизнеспособное. И это нечто повинно в самом омерзительном грехе…
47 
