17 
А вот Карташ Квадрата пощадил. Мог бы, дурацкое дело нехитрое, козлине коленную чашечку выбить или шнобель сломать, да так, чтоб раздробленные носовые кости в мозг вошли… Не стал. Честно признаться, не из дурацкого гуманизма, а просто потому, что не было времени калечить «углового» основательно… А если еще честнее, то краешком сознания Алексей понимал прекрасно, что, проиграй он бой, покалеченного сокамерника ему не простят.
Короче: рассказ длится значительно дольше, нежели события происходят в реальности, все завершилось за какие-то шесть-семь секунд после начала раунда. Удар Эдика – удивительно, но факт – цели не достиг, нога его ширкнула по Алексеевой ширинке и отдернулась; мошонка Алексея была спасена для человеческого генофонда. Пропал втуне и выпад Карташа: очкастый неуловимым движением перехватил его кулак возле самого носа, легонько вывернул, чуть обозначая болевой, тут же отпустил. А потом скользящим движением вдруг отодвинулся на безопасное расстояние и поднял руки.
– Стоять!
Все еще охваченный азартом боя, Карташ рыпнулся было в контратаку, фиксируя каждое движение противника… и замер.
Противник, хоть и сохранял оборонительную стойку, но махач продолжать явно не собирался!
– Стоять, кому сказал! – рявкнул старший громче. – Обоих касается!
Голосина у Дюйма оказался стопудово командирский, такой, что некий товарищ старший лейтенант, навечно вживленный строевой службой в подкорку Карташа, встрепенулся и вытянулся во фрунт.
– Все-все-все, орлы, брейк, – добавил он сварливо. – Пошутили, и хватит. А то разошлись, понимаешь. Вы мне тут еще мокруху устройте, джекки чаны фиговы… – Эдик опустил руки, а старший вдруг развеселился: – Бля, первый раз такое вижу: Эдика чуть не положили!
– Щас тебе – «положили», – не поворачиваясь, настороженно глядя на Карташа, ответил очкастый. – Я его достал… Ведь достал, а?
Карташ помедлил, а потом сумрачно кивнул, пребывая в полных непонятках. Напряг в насыщенной «Ванишем» камерной атмосфере, напряг, только что почти физически ощутимый, улетучился без следа. И Алексей позволил себе малость расслабиться. Так это что, шутка была? Это «уголки» таким манером новичков прописывают? Вот ведь гниды…
– Нет, ну мать же его, Дюйм… – с трудом выдавил Квадрат, медленно распрямляясь и глубоко, сосредоточенно дыша. – Шутки шутками, но он же мне весь ливер на хрен в кашу разворотил…
– Неясно сказано? – в голосе Дюйма опять появился металл. – Стоять! А чего ты хотел? Сам первым попер на мужика с предъявой… Не ной, выживешь. Эдик, что встал, как не родной? Пригласи гостя к столу. Голодный, поди, после ивээски-то[7]… Прогары, короче, Леха, натяни, пол у нас без подогрева, табурет двигай сюда и подсаживайся. Отпразднуем, типа, пополнение в наших стройных рядах «бээсов»… – Он вдруг ухмыльнулся и хитро посмотрел на Карташа. – Да не дрейфь, душа моя. Пошутили мы. Прописку уже лет десять, как сходняк отменил. И потом, думаешь, опера тебя и в самом деле к уркаганам подсадили? Как бы не так. На фига им лишняя головная боль? А если тебя «уголки» порежут, или хотя бы табло тебе начистят? Они, опера, то бишь, потом вовек не отмоются. Им спокойная жизнь зело по душе. Да и «уголкам» тоже.
– Ага, – буркнул продышавшийся Квадрат, глядя на Карташа исподлобья. – Начистят ему, жди, отморозку… – Он подобрал выроненную антенну, сложил ее и зло бросил на шконку – В гробу я видел такие розыгрыши…
– А это я тебе за Лешеньку, — мстительно сказал Карташ и поставил валяющуюся на боку табуретку.
– И эт-то правильно, – похвалил Дюйм. – Ты бы с языком своим поаккуратнее, Квадратик, я тебе сто раз говорил. Смотри, подрежут в один прекрасный день.
– Сам смотри за своим языком, – огрызнулся полосатоносочный.
– Елки-палки, ну что у тебя за характер, а! – скривился Эдик. – Сам же предложил: скучно живем, мужики, давайте, мол, парня на тонкость кишки проверим! Вот и проверил, гаишник фигов!
– А ты, можно подумать, против был! – взвинтился Квадрат с полуоборота. – Первый и заверещал: я его пробью, я его пробью, а ты огонь на себя отвлекай!.. Терпил своих ты тоже ногой по яйцам убеждал заявы забирать?!
«Эге, – подумал Карташ, негнущимися пальцами натягивая туфли, лишившиеся шнурков, и чутко прислушиваясь к светской беседе, – а отношения у ребяток еще те…»
– Ну-ка ша! – опять пришлось вмешиваться старшему. – Вы мне хату не позорьте-то! Марш по углам!
17 
