74 
– Не, ну просто песня о старом и главном, – Эдик говорил все с той же широкой улыбочкой. – Как я это люблю, не передать! Словно вновь на любимой работе… Морда, ты ж не первоходка, ну понимать же должен, что я тебя все равно расколю. Там, на воле, колол, так что потом не угонишься записывать за вами, бланков не хватало, и здесь расколю…
Эдик резко стер с лица улыбку, ухватив цепкими пальцами, вздернул пленному подбородок.
– Ты понимаешь, морда? Все колятся, – голос Эдика зазвенел от не наигранной злости. – Не дошло еще? Повторяю: все. Я всех гнул, всех, и тебя, говнюк, согну! Нет так, так сяк…
У него получалось. Ненависть, клокотавшая в нем, ощущалась кожей с нескольких метров, как жар от раскаленной печки, и даже Карташ почувствовал себя в этот момент неуютно. Черт его знает, блефовал Эдик или нет. «А пожалуй что и нет, – подумал Алексей. – Очень похоже, он по-настоящему завелся. Видимо, у него пунктик на этом. Когда быкуют у него на глазах, что-то замыкает в башке. Подстрелил же он того гопника, который к нему на улице подошел… И хорошо еще, что его посадили раньше меня, а то попал бы к нему в разработку, чего доброго…»
Хотя пленного заметно проняло, он все же нашел силы ухмыльнуться:
– Задвинул бы ты свои мусорские замашки, а? Ты тут такой же, как все. А за то, что меня трюмишь, я те карцер-то обеспечу.
– Ну, нехай будет карцер, если тебе так хочется, не впервой… – Эдик ласково улыбнулся. – Эт-точно, это ты прав: мы здесь все одинаковые… Поэтому и я тоже молчать не буду. Я вот что сделаю: я потом по хатам маляву пушу будто ты, сявка приблатненая, размахивал заточкой передо мной, ментом, вон его, «вована», – кивок на Алексея, – чуть не поцарапал, а когда мы тебя играючи скрутили и по почкам от души настучали в воспитательных целях, ты наябедничал операм… Но и это еще не все. Потом я и с этими оперками, коллегами моими, перетру насчет твоего беспредела. И как думаешь, что они сделают?
Пленный смотрел исподлобья и молчал.
– Правильно думаешь. Они ребятки вообще-то мирные – их не трогают, и они никого не трогают… и оч-ченно не любят они всяческие ЧП и кипеж среди подопечных… Напрягаться они не любят, видишь ли. А насчет твоего демарша – знаешь, что такое «демарш»? – придется им отрывать попу от стула и что-то предпринимать. Организовывать, типа, профилактику подобных инцидентов, участить шмоны, закрутить несколько гаечек – дабы не повторилось безобразие, отвечать на жалобы, сочинять докладные о проделанной работе и писать объясниловки – как получилось, что не предупредили, не пресекли членовредительство, не поймали за руку… И как после этого к тебе будут относиться твои дружки – коли из-за тебя, мудака, их лишат водочки по субботам и неположенных предметов по хатам?..
– И даже это не все, – позволил себе встрять Карташ. – Пока прапор нас отседова не попросил, я из тебя бифштекс начну готовить. С кровью. И братва меня поддержит: не я ведь первый-то начал, это ты на меня с булавкой полез. Ну, посижу я тоже потом в карцере, ну и что… Вот теперь действительно все.
– Да че вам от меня надо? Ага, вроде проняло.
– Я вам подробно размазал, как все было!
– Ты мне звездишь, как Троцкий на трибуне, – сказал с нехорошим прищуром Эдик. – А я не люблю. Ты дуру судье будешь гнать, а мне будешь отвечать правду.
– Да пошел ты! – взорвался пленник. – Тебя потом самого порвут, мусоряга!
– Не понял, – констатировал Эдик и открытыми ладонями врезал ему по ушам.
Пленник, мяукнув, схватился за голову. Эдик добавил кулаком по губе.
– И это начало начал. Повторяю вопросы. Кто тебя послал? Чего посулили? Или начинаю превращать тебя в отбивную.
– А что ответку держать придется, не боишься? – пленник вытер кровоточащие губы тыльной стороной ладони. – Перед людьми, а не перед этими баранами, – он кивнул в сторону двери. – Из тебя же потом…
Бить Эдик умел. И еще раз доказал это, всадив кулак в печень пленника. Тот застонал, выгнулся дугой, перевернулся на бок.
– Все, начинаем ломать этого козла по-серьезному – сказал Эдик. – Битьем из него не выколотишь. Видать, приходилось терпеть и похуже. Прижми-ка ему ласты…
Пленник сломался, когда Эдик стал отдавливать ему ногой детородные причиндалы, грозя превратить хозяйство в омлет. К этому моменту несостоявшийся киллер уже уразумел, что опер настроен крайне серьезно и станет ломать до конца, не притормозит ни перед чем.
– Он думал – это мы не всерьез. Ребра намнем и отдадим цирикам, – никак не мог успокоиться Эдик. – А тут оно вон как пошло, да!
74 
