29 
Вот только Кащей всю жизнь был прагматиком до мозга костей и коршуном бросался исключительно на то, что могло принести нешуточную выгоду. И совершенно не читал романов, только военные мемуары, исторические, научно-популярные книги и прочую документалку (Смолин прекрасно помнил и его литературные вкусы, и содержимое книжных полок).
Отсюда автоматически проистекало: если Никифор в последний свой миг был озабочен поисками некоего броневика – не было в этом ни капли романтики, а таилась исключительно голая выгода. Между прочим, не все вышеупомянутые роковые тайны с выцветших страниц являют собой авторскую выдумку: частенько случается, что люди только в присутствии бабуси с косой выдают заветное…
Правда, никак нельзя было отрицать того очевиднейшего факта, что Смолин оказался в жутком тупике. Как-никак он прожил в этом городе всю сознательную жизнь (с вычетом армии и отсидок), историю города знал прекрасно. И не мог вспомнить никакой такой истории, связанной с конкретной материальной выгодой, которая сопрягалась бы с термином «броневик». Разве что кутевановский броневик, но это совсем другое…
В советские времена только немногочисленные, особо доверенные и умевшие держать язык за зубами историки знали о подлинных обстоятельствах безвременной гибели красного буревестника, славного балтийского матроса товарища Кутеванова, чье имя до сих пор носит одна из шантарских улиц. Правда, увы, решительно противоречила сусальному официозу…
Товарищ Кутеванов, участник штурма Зимнего, несгибаемый борец с корниловщиной, деникинщиной и колчаковщиной, командир Железного Пролетарского полка имени товарища Робеспьера, в двадцатом году, перебрав алкоголя, вздумал раскатывать на единственном в Шантарске красном броневике английской буржуазной марки «Остин», и все бы ничего, да дернула его нелегкая с громким распеванием революционных песен рассекать по-над берегом могучей Шантары – в каковую броневик и рухнул с обрыва, а глубины там было сразу у берега метров десять…
Броневик «Остин»
Сам товарищ Кутеванов так на дне и остался, вместе с одним из своих командиров, тоже, надо полагать, перебравшим ядреного шантарского первача. Живым вынырнул лишь третий член экипажа, комиссар из латышских стрелков товарищ Янис Вальде, безуспешно пытавшийся до того пресечь предосудительные забавы. Точных данных нет, но, вероятнее всего, сознательный чухонец был трезвехонек, как стеклышко, оттого и спасся…
Времена на дворе стояли сложные, Гражданская еще бушевала вовсю – и не было ни времени, ни сил, ни особенного желания вытаскивать с десятиметровой глубины потрепанный броневик. Шантарские партийные власти, по уши барахтавшиеся в нешуточных заботах, повелели считать происшедшее трагической случайностью (мол, герой-балтиец в целях борьбы с мировой контрой взялся осваивать еще и управление боевой машиной, но в результате вражьей диверсии распрощался с жизнью). Под это дело быстренько расстреляли десяток случайных «буржуев» и «контриков», на обрыве устроили пафосный митинг с оркестром, пылкими речами и клятвой в память о славном балтийце непременно уничтожить всю мировую контрреволюцию в текущем двадцатом году. Постреляли вверх из маузеров и винтовочек, спустили на воду венок из алых гвоздик – и разошлись крепить революцию.
Товарищу Вальде (дослужившемуся уже до четырех ромбов на петлицах по политической линии) эта история, надо сказать, аукнулась в тридцать седьмом году, когда Сталин чистил страну от «старых большевиков», словно гимнастерку от вшей. Имевшего неосторожность корешиться с Троцким товарища Вальде подмели в один день с Тухачевским – и следаки, не ломая особенно голову, вытащили на свет божий старую историю с броневиком, обвинив именно товарища Вальде в злодейской диверсии и убиении двух красных орлов – по заданию то ли Троцкого, то ли гидры мирового империализма. Поначалу отпиравшийся товарищ Вальде через недельку задушевных бесед разоружился перед партией, подписав признание и касаемо Троцкого, и касаемо гидры. Самое интересное, что его не шлепнули вместе с прочей старобольшевисткой сволочью, а загнали в дальние лагеря, где двужильный латыш ухитрился благополучно доскрипеть до пятьдесят третьего, когда был торжественно отпущен как безвинная жертва культа и перегибов. Осел он вроде бы в Шантарске – но его дальнейшая судьба Смолина никогда не интересовала, и никаких подробностей он не знал.
29 
