14 
Он вздохнул.
Девочка сжалась, уставилась на телефон. Гренс не поднимал трубку, пока сигналы не прекратились.
Он опять откашлялся, глядя на девочку, приготовился задать свой вопрос, но звонки грянули снова.
Гренс с досадой взял трубку:
— Да!
— Эверт?
— Я просил отключить телефон. Сюда звонить нельзя. Какого черта! Уже второй раз за это утро коммутатор соединяет…
Тот же голос, что и раньше. Из дежурной части.
— Эверт, еще работа.
Гренс огляделся. На столе папки, на диване девочка.
— Слушай, у меня было тридцать два дела одновременно. Несколько часов назад ты добавил тридцать третье. Теперь пытаешься навязать тридцать четвертое?
Он крепко сжимал трубку, снова глянул на девочку, пытаясь обуздать закипающую ярость.
— Труп женщины. Где-то в кульверте больницы Святого Георгия. — Дежурный даже не думал отвечать. — Похоже, убийство, Эверт.
*
Она слушала, как шаги тихо приблизились, прошли мимо, затихли.
Кто-то шел по туннелю, шаркая по бетонному полу.
Она положила ложку, но продолжала прислушиваться даже после того, как шаги постепенно затихли.
Она не любила шаги.
Когда кто-то шел мимо их двери.
Поправила скатерть. Скатерть красивая. В красно-белую клетку, как в дорогом ресторане, куда она ходила с родителями, когда была маленькая. Она ела лазанью, и никто не кричал, ни разу за весь вечер, такое было время.
Стол, конечно, не ахти какой. Четыре поддона, один на другом. Но скатерть закрывала их целиком, красно-белая ткань, единственное, что было видно.
Она открыла банку супа из армейских запасов, вытащила бутерброды с сыром, оставшиеся от последней акции городской благотворительной службы, там, наверху, на улице возле Фридхемсплан, положила поверх консервированную ветчину с продовольственных складов «ИКА». Хороший завтрак. Она осторожно разогрела его на плитке, которая стояла на полу между матрасами и столом.
Плитку они раздобыли как-то ночью, в одной из школ неподалеку, самую маленькую из тех, какие она видела, в кухонном уголке учительской. Но шнур был длинный, включен в тройник, подвешенный под потолком туннеля.
— Лео?
— Да?
— Привет.
Она посмотрела на него. Ночь выдалась длинная, он устал, глаза у него закрывались сами собой. Она очень его любила.
— Послушай!
— Да?
— Я сказала «привет».
— Привет.
Лампа на столе, включенная в тот же удлинитель, была красная, как клетки на скатерти. Маленький абажур забирал большую часть света. Она долго упрашивала, и в конце концов он принес эту лампу, из другой учительской, из другой школы, что неподалеку от Роламбсховспарка.
Она подвинула лампу, его усталые глаза, надо их поберечь.
Они уже почти покончили с завтраком, когда снова послышались шаги. С той же стороны, что и раньше. На сей раз они звучали громче обычного, упорные, навязчивые.
И вдруг остановились. Совсем близко.
Лео уже встал, метнулся между матрасами, мимо очага, прислушиваясь к звукам, которые успели смолкнуть.
Она видела, как он вздрогнул, когда в дверь постучали.
Спрятаться за столом было трудно, она пригнулась, но без толку. Стучали редко, здесь никто этого не делал, туннель дарил людям покой.
Она узнала обоих. Одного, безымянного, видела несколько раз и знала, что он всегда обретался тут. Другого звали Миллер, временами она разговаривала с ним, он из тех, что приходят сюда и уходят. Зимой живет в туннеле у выхода на Игельдаммсгатан, летом — в квартире где-то на севере города. Очевидно, у него была жена и взрослые дети, она не спрашивала, почему он обитает как бы между мирами, верхним и нижним, но, может быть, когда-нибудь все-таки спросит.
Они были очень похожи, когда стояли рядом. Обоим около шестидесяти, длинные седые волосы торчат из-под полосатых шапок, лица розовые, морщины, словно глубокие канавы от рта до ушей.
Глаза у обоих добрые, такие тоже бывают.
— Я просто хочу, чтобы вы знали, — говорил Миллер. Он стоял в дверном проеме, на фоне темного туннеля. — Там, у больницы, большой шухер. Похоже, они спускаются сюда.
Если хочешь, чтобы тебя не нашли.
Она зажмурилась.
Не сейчас. Не сейчас.
*
Асфальт у главного входа больницы Святого Георгия был покрыт снегом, под которым тоже лежал снег, а под ним прятался скользкий, гладкий лед.
Эверт Гренс вышел из машины, но, не сделав и двух шагов, поскользнулся и упал навзничь, как ребенок или пьяный, никто не успел прийти на помощь, а в беглых взглядах прохожих читалось лишь унизительное сочувствие. Он чертыхнулся и, поднимаясь, оттолкнул руку Свена Сундквиста.
14 
