очень нудно 
30 
Короткий разговор с Нильсом Крантцем. Пока что ничего интересного среди обнаруженного собакой хлама не нашлось. Ничего, что имело бы отношение к убитой женщине. Потом короткий разговор с Херманссон. Пока что никаких сведений о грязно-красном автобусе, оставившем на улице сорок три ребенка, ничего, несмотря на объявленный общенациональный розыск.
Огромная парковка возле санатория Софиахеммет забита машинами. Гренс сделал два круга и в конце концов, махнув рукой, вопреки всем правилам припарковался на узкой дорожке у самого входа. Прошел в обветшавшее здание, мимо стойки приемной и сразу поднялся на второй этаж.
Больницы всегда пахнут одинаково. Что широкие коридоры в Святом Георгии нынче утром, что эти, значительно меньшие и куда более старые.
Смерть.
Вот чем пахнут больницы. Здесь каждый день кто-то умирает.
Пора бы привыкнуть. Но примириться с этим было невозможно.
Это ведь не работа. Это — Анни.
Единственное, что у него есть.
Она казалась такой маленькой.
Спала, свернувшись под одеялом, закрыв глаза. Больше ничего толком не разглядишь. Маска, помогавшая ей дышать, закрывала нос, и рот, и даже худые щеки, волосы спутались на подушке.
Он слушал ее дыхание, невольно дышал в такт. Странные аппараты словно бы склонялись над ее кроватью и занимали все свободное пространство, пищали, вычерчивали кривые — диковинные электронные существа.
Он подошел к ней, взял за руку, поцеловал в лоб.
— Пациентку кормили. Всего за несколько часов до наркоза. Хотя процедура проводится на голодный желудок.
— Пациентку?
— Да?
— Анни. У нее есть имя.
Он сердито посмотрел на главврача, который был в тех же годах, что и он сам. Злость подменяет страх, он знал, Свен постоянно твердил об этом. Каждый выбирает свое. Гренс предпочитал злость.
— Пациентка находилась под наркозом двадцать пять минут. Для обследования этого достаточно. Перед тем как…
— У нее есть имя.
— Перед тем как разбудить ее, мы прежде всего удалили интубационную трубку, вставленную в горло. И она поперхнулась.
Эверт Гренс презирал пожилого доктора по той же причине, что и молодых прокуроров. Они прятались за словами, за манерами, потому что от неуверенности старались при помощи книжной науки держать других на расстоянии.
— По-шведски.
Главврач водил рукой по воздуху, медленно, вверх-вниз, взгляд его то скользил по комнате, то устремлялся в коридор. Гренс говорил слишком громко.
— Ее затошнило. А если пациент дышит неровно, существует опасность, что содержимое желудка попадет в легкие. В таком случае, во-первых, возможна химическая реакция с содержимым желудка. А во-вторых, реакция бактериальная. Учитывая, что у нее вообще снижена легочная функция, все это может оказаться очень серьезно.
Они только-только успели начать.
Он отвлекся лишь на секунду.
Единственная секунда, что продолжается двадцать семь лет.
Она лежала не шевелясь, он снова взял ее руку, держал ее, как раньше, как она когда-то держала за руку его. Злость переросла в ярость, которая захлестнула его, кромсала, рвала на части.
— Серьезно? Что ты имеешь в виду?
Человек в длинном белом халате вздрогнул, отпрянул назад:
— Пожалуйста, не так громко…
— Что ты подразумеваешь под этим серьезно?
— Сразу после пробуждения трудно сказать, насколько обширна будет возможная пневмония…
— По-шведски!
Эверт Гренс понимал, что опять говорит слишком громко. Замолчал, ожидая, что доктор скажет дальше.
— Воспаление легких. От рвотных масс. Нам придется продолжить рентгеноскопию. Будем следить за частотой дыхания, температурой, общими симптомами, газами крови. Возможно, проведем профилактическую медикацию на первоочередном этапе терапии, пока она на дыхательном аппарате.
Гнев бушевал, наполняя грудь, причиняя боль. Но он больше не кричал. Выкричался.
Главврач это заметил, опустил брови, положил руку ему на плечо:
— Комиссар Гренс, мы хорошо заботимся о вашей жене. Сейчас состояние ее стабильно. Прошу вас, доверьтесь мне и нашему персоналу.
Он спускался по лестнице к автомобилю. Пробыл у нее около получаса, следил за ее дыханием, иногда дышал с ней в такт.
Никогда ему не было так одиноко.
Он по-прежнему жил в той же квартире в центре города, на Свеавеген, близ перекрестка с Уден-гатан. Когда-то они отпраздновали там первое Рождество, даже ходили на лыжах среди голых каштанов и сиротливых качелей в Васапарке, тогда он любил зиму.
30 
