23 
Когда наконец поздно вечером Харальд добрался до дома, там была только мать. Он поставил чемодан и поцеловал ее.
— Отца нет, — сказала она.
— А где он? — спросил Харальд.
— Ове Боркинг болен.
— Прости, мама, — сказал Харальд. — Я не хотел тебя огорчать.
— Отец в ужасе. Зачем ты это сделал?
Ответа у него не было.
Мать сделала ему на ужин бутерброды. Они просидели до полуночи, потом мать сказала:
— Может, отцу придется провести у Боркинга всю ночь. Ложись-ка ты лучше спать.
Он долго не мог заснуть. Пытался понять, почему ему так страшно. Гнев отца ужасен, но Харальд не из пугливых. Скорее, наоборот: он всегда был склонен восставать против чужой воли. Ночь пролетела быстро. На рассвете Харальд все-таки уснул.
Через час дверь распахнулась, на пороге возник пастор.
— Как ты мог? — возопил он.
Харальд, моргая спросонья, сел в кровати.
— О чем ты думал? Что на тебя нашло?
Харальд не желал, как малое дитя, прятаться под одеялом. Он откинул его и встал.
— Прикройся, сын, — сказал отец. — Ты почти обнажен.
— Если тебя оскорбляет мой вид, не входи ко мне в комнату, не постучавшись.
— И не подумаю стучаться в своем собственном доме! Как ты мог так опозорить себя самого, школу, семью?
Харальд натянул брюки и повернулся к отцу.
— Так что же? — бушевал пастор. — Будешь ты мне отвечать или нет?
— Прости, я думал, это вопрос риторический.
Отец пришел в ярость:
— Не пытайся отговариваться.
— А я и не отговариваюсь. Я хочу понять, есть ли надежда, что ты меня выслушаешь.
Пастор занес руку, словно собираясь ударить Харальда, но тут же опустил ее.
— Что ж, я слушаю. Что ты скажешь в свое оправдание?
— Я раскаиваюсь в том, что размалевал караульную будку, потому что это был никчемный поступок, детская выходка.
— Это еще слабо сказано!
— Мне стыдно, что я опозорил школу. Я раскаиваюсь в том, что напился, — потому что утром чувствовал себя ужасно. Но больше всего я раскаиваюсь в том, что огорчил мать.
— А отца?
Харальд покачал головой:
— Ты огорчаешься потому, что задето твое самолюбие. Но я очень сомневаюсь, что ты переживаешь за меня.
— Самолюбие? — взревел отец. — При чем тут самолюбие? Я старался воспитать своих сыновей порядочными, богобоязненными людьми — и ты не оправдал моих ожиданий. Ни один член нашей семьи никогда не попадал в тюрьму. Ты запятнал нашу семейную честь. И что теперь с тобой делать?
— Я пропущу всего несколько дней занятий. Здесь, дома, я могу готовиться к университету.
— Нет, — сказал отец. — Так легко ты не отделаешься.
У Харальда возникло нехорошее предчувствие.
— Что ты хочешь этим сказать?
— Ты не поедешь в университет. Я не пущу тебя в Копенгаген, где ты будешь марать свою душу выпивкой и джазом.
— Но мне уже выделили место.
— Однако денег тебе не предложили.
— Дедушка оставил деньги на мое образование.
— Но распоряжаться ими поручил мне. И я не позволю, чтобы ты прокутил их в ночных клубах.
— Это не твои деньги! Ты не имеешь права!
— Разумеется, имею. Я — твой отец.
Харальд был ошарашен. Это было единственное, чем его можно было по-настоящему наказать.
— Ты всегда говорил, как важно получить образование.
— Одевайся. Ты будешь работать.
Конь Майор отвез их на другой конец острова. На пристани они дождались парома, переправились на континент и поехали в город Эсбьерг. Магазины на центральной площади еще не открылись, но пастор постучал в дверь галантерейной лавки. Им открыл владелец, Отто Сейр, служивший дьяконом в церкви на Санде. Он, похоже, поджидал отца с сыном.
Они вошли, и Харальд огляделся. В стеклянных шкафах лежали разноцветные мотки шерсти. На полках высились штабеля шерстяных, хлопчатобумажных, шелковых тканей. Пахло, как в шкафу пожилой дамы, — нафталином и лавандой.
Зачем он здесь? На этот вопрос ответ дал отец:
— Брат Сейр любезно согласился дать тебе работу. Ему нужен помощник.
Сейра, маленького лысого человечка с усами, Харальд знал с раннего детства. Он был известен хитростью и скаредностью, а также излишним самомнением.
— Не ленись, будь внимателен и послушен, и тогда ты освоишь хорошую профессию, юный Харальд.
Пастор пожал руку Сейру и поблагодарил его, а Харальду на прощание сказал:
23 
