102 
– Интересно, господин Сабинин, отчего вы так спокойно себя ведете? – с любопытством спросил Суменков. – Молчите, не протестуете, не ругаете нас…
– А какой смысл? – сердито откликнулся Бестужев. – Что, вы меня тут же отпустите, если я начну в голос протестовать? Или ругаться? Я попросту жду, когда вы мне объясните, чем вызвана эта сцена с похищением, словно списанная из Ника Картера…
– Непременно объясним, как только приедем на место, – заверил Суменков. – Я же сказал, мы – судьи, а не палачи. Вам даже будет предоставлена возможность говорить в свое оправдание…
– Боже, как я растроган… – фыркнул Бестужев.
«Ужасно будет, если они меня прикончат», – подумал он отстраненно, словно опасность грозила кому-то другому. Даже не в штаб-ротмистре Бестужеве дело. Погибнет труд стольких людей – и тех, кто старательно, с величайшим искусством организовал в далекой Чите историю «растратчика и убийцы», и тех, кто блестяще инсценировал убийство им жандарма, – столь ювелирно, что находившийся тут же Прокопий ничего и не заподозрил, и тех, кто помогал ему в Австро-Венгрии (а ведь иных Бестужев не знал ни по именам, ни в лицо)… Пусть и достигнуты некоторые успехи, но «Джон Грейтон» уйдет в Россию, выгрузит оружие в Финляндии, и кровавая карусель закрутится по-прежнему…
Нет, нужно бороться!
Он поднял голову. Надя старательно отводила от него взгляд, вздернув подбородок, всем своим видом выражая брезгливость и крайнее презрение. Остальные тоже молчали. Пока еще есть время, Бестужев старался предугадать во всей полноте, какие обвинения будут ему предъявлены и как их лучше всего парировать. Держаться, держаться, не поддаваться панике, как любят говорить в Австро-Венгрии – Maul halten und weiter dienen…[48]
Насколько ему удавалось рассмотреть в щелку меж неплотно задернутыми занавесками, вокруг тянулись бесконечные шпалеры однообразных домов из красного кирпича без каких бы то ни было архитектурных изысков – какой-то из рабочих пригородов…
Наконец карета остановилась. Под бдительной опекой своих конвоиров Бестужев вылез, и все вслед за Суменковым поднялись на третий этаж. С порога в небольшой, скромно обставленной квартирке ощущался тот особенный затхлый запашок, какой свойствен нежилым помещениям, где люди в последний раз появлялись крайне давно. Идеальное место, чтобы отделаться от кого-то неугодного, – неизвестно, сколько времени пройдет, прежде чем труп обнаружат…
Разместились в самой большой из комнат. Бестужеву достался жесткий стул у стены, в самом дальнем от двери углу (по сторонам встали двое с пистолетами, зорко за ним наблюдавшие). Третий боевик разместился меж ним и дверью, а Суменков и Надя сели у круглого стола, покрытого старой клетчатой скатертью.
– Начнем, пожалуй? – спросил Суменков с непроницаемым лицом. – Так вот, господин Сабинин, вы находитесь под партийным судом боевой организации партии эсеров.
– Простите, но я вроде бы не имел чести состоять…
– Это несущественно, – спокойно прервал Суменков. – Ибо вы подозреваетесь в провокации… правда, по отношению к социал-демократам, а не к нам, но их представители не смогли пока что приехать, а дело требует незамедлительного рассмотрения. Это не расправа, а справедливый суд. Если у вас будут аргументы в вашу защиту, их внимательно выслушают и отнесутся к ним беспристрастно и серьезно. Амазонка…
Глядя на него как на чужого, Надя преспокойно начала:
– У меня уже не осталось никаких сомнений, что этот… господин – провокатор на службе у охранки…
Ее речь, несомненно продуманная заранее, лилась плавно, во многом уступала выступлениям Плевако, Кони или Керенского, поскольку была лишена цветистых метафор и прочих ораторских красивостей, зато была не по-женски логичной и построена, как лишенное эмоций обвинительное заключение, после коего «этого господина» просто невозможно было отпустить целым и невредимым. Фактов она особенно не искажала, но, по ее клятвенным заверениям, Бестужев только тем и занимался, что пытался навязчиво и не особенно хитро выведать у нее как можно больше сведений, касавшихся подполья, как эсеровского, так и социал-демократического. Так навязчиво, что с некоторого момента она стала его всерьез подозревать, тем более что чуточку позже видела не раз и не два, как к нему заявляются крайне подозрительные личности, с коими он шушукается за запертыми дверьми, а потом с удвоенными усилиями пытается что-нибудь у нее выведать. Естественно, она приняла игру, продолжала попытки вовлечь его в дела эсеров, но втихомолку наблюдала, пока не убедилась точно, что человек этот работает на охранку.
102 
