13 
Ведь было, было! Куда ушло?
…Политехнический он закончил в восемьдесят пятом (Лика, бравшая по причине грядущей Зойки академический отпуск, получила диплом двумя годами позже) – аккурат в тот незабываемый момент, когда обаятельнейший генсек с историческим пятном на лбу, поплевав на пухлые ладони и браво присвистнув, крутанул государственный штурвал так, что тот описал парочку полных оборотов, и корабль, сбившись с хода, то ли впустую замолотил винтами в воздухе, то ли вообще лишился винтов…
Родиона распределили на «Шантармаш» – опять-таки не без чуткого и деликатного вмешательства тех, кто помнил профессора, они приняли во внимание, что у молодого специалиста и все корни здесь, и семья… В работу он втянулся быстро – беда только, что полным ходом раскручивался маховик непонятных никому, даже самим творцам, реформ. Словно спичка на ветру, вспыхнула на миг и погасла госприемка. Было высочайше объявлено, что главное и единственное препятствие к достижению всеобщего благосостояния – седовласый монстр по фамилии Лигачев. И так далее, и тому подобное. Короче говоря, работать всерьез стало и некогда. Не было смысла работать, если с экранов и газетных страниц истерически обещали, что все вот-вот и так станут получать, «как там»… Стоит только повесить Лигачева. И отменить шестую статью Конституции.
Лигачева, правда, не повесили, но статью в конце концов отменили. А заодно, чуть попозже, – Советский Союз, старые цены, старую мораль и, под горячую руку, должно быть, еще и здравый смысл…
Родион во всем этом принимал самое деятельное участие – то есть давился в очередях за «Московскими новостями» и «Собеседником», подписывал воззвания, бегал по митингам и боролся с засевшими партократами в лице тишайшего инженера по технике безопасности Литвиненко, ни за что не соглашавшегося публично сжечь партийный билет и прямо-таки умолявшего дать ему дотянуть полтора года до пенсии, а там он и сам спокойно помрет… Родион был одним из тех, кто встречал с цветами героическую Новодворскую, в два часа ночи заляпал фиолетовыми чернилами памятник Ленину перед обкомом, а однажды он даже удостоился чести лицезреть свою физиономию в одной из демократических программ местного телевидения – правда, всего три секунды. Вступил даже в местное отделение «Демократического союза», возглавляемое старым знакомым, физиком Евгеньевым.
Само собой, массу времени отнимало вдумчивое чтение демократической периодики (почтовый ящик перестал закрываться, почтальонша складывала газеты и журналы на подоконник), а потом – обсуждение таковой с собратьями по движению, как правило, затягивавшееся за полночь. Благо квартира позволяла, из-за толстых стен ни Лику, ни ребенка кухонные дискуссии не беспокоили.
Особых репрессий он так и не удостоился – разве что, еще в девяностом, стоявший в оцеплении милиционер, которому Родион угодил углом плаката по новенькой фуражке, обозвал его мудаком.
Еще до распада «империи зла» стали раздаваться первые звоночки, возвещавшие, что с Ликой происходит что-то непонятное и тревожащее. К кухонным дискуссиям, на которых решались судьбы страны, она не проявляла никакого интереса, отговариваясь то усталостью, то хлопотами вокруг ребенка. А вместо «Детей Арбата» и прочих возвращенных читателю романов, знание которых было обязательно для любого интеллигента, обложилась стопками книг по программированию и вычислительной технике. Однажды меж ними разразился нешуточный скандал – когда пришедший с очередной порцией самиздатовских бюллетеней Евгеньев с ходу поинтересовался у Лики, какого она мнения о последней статье Нуйкина, и получил в ответ произнесенное с искренним недоумением: «А кто такой Нуйкин?» Родион потом долго втолковывал жене, что она позорит его перед людьми, Лика обещала исправиться, но особых подвижек так и не произошло.
А в апреле девяностого – шестнадцатого, дата врезалась Родиону в память, словно высеченная на камне, – она вдруг объявила, что уходит с радиозавода. В частную фирму, куда зовет подруга. В то время Родион встретил эту новость со всем энтузиазмом – речь шла о долгожданном рынке, оставалось только восхищаться, что жена опередила его на пути к светлому капиталистическому будущему…
Года полтора ее новая работа никаких комплексов у Родиона не вызывала. Разрыв в заработке был, если вдуматься, ничтожным – Лика приносила рублей на двадцать больше, чем он, ставший уже старшим инженером. Единственным черным пятном этого периода стала гибель его родителей. АН-2, вывозивший отряд сейсморазведки, в тумане задел сопку и грохнулся в распадок, никто не уцелел… Родион похоронил два закрытых гроба, отгоревал, отплакал пьяными слезами – а через два месяца, в достопамятные августовские дни девяносто первого, почти безвылазно торчал трое суток на шумном митинге у парадного крыльца обкома, пил водку с мрачно-воодушевленными единомышленниками по «Демократическому союзу», сжигал чучело путчиста и тщетно ждал раздачи автоматов – все три дня ходили разговоры, что уже учреждена национальная гвардия, куда записаны все присутствующие, и автоматы вот-вот подвезут. Так и не подвезли, увы. Что до Лики, она, препоручив Зойку ее юной тетушке, своей младшей сестренке, улетела в Москву по каким-то невероятно важным делам, связанным не с организацией отпора путчистам, а с продажей партии электроники. Именно тогда Родион впервые и осознал, что они начинают говорить на разных языках: вернувшись, она ни словечком не затронула блистательную победу демократии, болтая лишь о компьютерах с незнакомыми названиями, биржевых котировках, завоевании рынка и дистрибьюторстве, за которое их фирма отчего-то ожесточенно сражалась с полудюжиной других…
13 
