очень нудно 
42 
Без шапки было холодно, но, увы, пришлось идти на дело с непокрытой головой – чтобы не тратить лишние секунды, срывая одну шапочку и натягивая другую, с дырами…
Подъезд. Бесшумно закрыв за собой внешнюю дверь, Родион столь же бесшумно приоткрыл внутреннюю, заглянул в щель. У лифта никого нет – значит, пошел пешком…
Он рванулся вперед, отбросив хлеб в угол, как бесполезный хлам. Услышав над головой шум неторопливых шагов, отработанным движением, на ходу, напялил капюшон и вырвал пистолет из кобуры. Провел по лицу левой ладонью, расправляя маску.
Его несло, как на крыльях, тело было невесомым, голова жаркой. Вымахнул на площадку. Торговец так и не успел обернуться – Родион левой рукой толкнул его в небольшую нишу за прямоугольной коробкой шахты (от неожиданности киргиз выронил сумку, охнул), упер дуло пистолета пониже затылка и прошипел:
– Стоять смирно, сука, пристрелю!
Не теряя времени, левой рукой нащупал на поясе давно уже замеченную черную сумочку, «кенгуриный карман», оказавшуюся пухлой и мягкой на ощупь, чем-то определенно набитой, и это «что-то» крайне походило на бумагу…
Все происходило молниеносно и легко, словно во сне. После команды Родиона киргиз послушно принялся расстегивать обеими руками черный синтетический пояс, бормоча:
– Только не стреляй, не надо…
В голосе звучал такой страх, что Родиону стало смешно, и он едва не расхохотался в голос. Прижимая дуло пистолета к затылку, неловко зажал сумочку меж колен, расстегнул «молнию» до половины – и оттуда, как тесто из квашни, выпер ворох разноцветных бумажек… Ура, получилось!
– Паспорт отдай, пожалуйста… – послышался умоляющий шепот. – Зачем тебе? Там, в кармашке… Я стою спокойно, молчу…
В наружном кармашке, точно, лежал малость замызганный паспорт, еще какие-то бумажки. Бросив все это на пол, Родион подтолкнул жертву к лифту, левой рукой нажал кнопку Секунды тянулись, как сутки. Когда распахнулись дверцы, он толкнул киргиза внутрь, распорядился:
– Нажмешь девятый. Паспорт заберешь потом, и смотри у меня – пять минут сидеть на девятом тихо, а то найдем потом, жизни не рад будешь…
Ограбленный стоял в неудобной позе, сразу видно было, боится поворачиваться к нему лицом – пожалуй, и впрямь шума не поднимет, побоится… Родион, полуобернувшись, сказал громко:
– Кривой, постой тут, чтоб он не дергался, а я побежал за мотоциклом… Жми девятый, тварь!
Дверцы лифта со стуком сомкнулись, и обокраденный азиат поехал на девятый. Сорвав маску, Родион завернул в нее черную сумочку и побежал вниз. В позвоночнике неудержимо зудело, подмывало рвануть со всех ног, но он нечеловеческим усилием воли заставил себя успокоиться, замедлил шаг и подобрал валявшийся в пыли хлеб. Лифт, слышно было, не достиг еще верхнего этажа.
Выйдя из подъезда, он чуть не кинулся бегом. Снова превозмог себя, пошел быстро, но достаточно спокойно. Завернул за угол, не заходя во двор, направился к соседнему дому, озабоченно поглядывая на часы, всем видом давая понять, что торопится застать очередную серию «плачущей Санта-Барбары» – она опять паскудит экран два раза в день…
Минуты через две он уже отпирал машину. Положив на заднее сиденье хлеб и сумочку, аккуратно выжал сцепление, поехал в конец улицы, держа не более двадцати. Видел в зеркальце заднего вида, что никто за ним не гонится. И понимал уже, что дебют прошел великолепно, пусть и без грома оваций, – никто его не видел, даже если какая-то скучающая бабка и сидела у окна, нужно еще доказать, что это именно он ограбил киргиза.
Свернул влево, выехал на проспект и поехал в сторону, противоположную «Полю чудес». Еще раз свернул влево с проспекта, промчался под железнодорожным виадуком, минут пять петлял по здешним узким улочкам, пока не выехал к дохленькому парку, за которым начинались сопки, кое-где покрытые по отлогим склонам кучками дачных домиков.
Ни души. Взял с заднего сиденья сумочку, вывалил деньги на переднее сиденье и, обтерев «набрюшник» носовым платком, закинул далеко за кусты. Тронул машину, проехал еще метров триста в сторону сопок, остановился, выключил мотор и с превеликим наслаждением сунул в рот сигарету. Пальцы слегка подрагивали – но он, в общем, ожидал большего мандража…
Рот сам собой растягивался до ушей. Хотелось петь, орать, кривляться, откупоривать шампанское. Он это сделал! Скромный советский интеллигент, вышвырнутый рынком в аутсайдеры, ограбил жертву так легко и, надо признать, изящно, что и давешний попутчик, рожа уголовная, не нашел бы в его работе ни малейшего изъяна. Интересно, сколько лет за такие художества полагается? «А, пошли вы, волки позорные, – произнес он про себя, подражая какому-то киногерою. – Думаете, загнали в угол вашим рынком и культом бабок? Хрена с два…»
42 
