15 
– Да, этого мало! Вы ведь сами говорили, что это будет бессмертие души, лишенной тела, его силы, его удовольствий, его ощущений…
– Можете не продолжать, – прервал он меня. – Если хотите, я познакомлю вас со священными книгами всех религий, с грудами многих философов, трактатами теологов, молитвами, легендами – в них нет ни слова о вечности тела. Телом пренебрегают, его даже презирают. Душа понимается как противоположность и противопоставление телу. Как освобождение от их страданий, от всевозможных опасностей, от болезней, старческого увядания, от борьбы за все то, чего при своем медленном горении требует постепенно разрушающаяся печь, мы называем организмом. Никто никогда не провозглашал бессмертия тела. Только душа может быть сохранена и спасена. Я, Декантор, спасаю ее. Спасаю для вечности. Я нашел способ воплощения мечты. Не моей мечты. Мечты всего человечества…
– Понимаю, – прервал я его. – Господин Декантор, в некотором смысле вы правы. Но в каком? Своим изобретением вы показали – сегодня мне, а завтра, быть может, всему миру – ненужность души! Показали, что бессмертие, о котором говорят: проповедники религии, человеку не нужно. Больше того: каждый человек перед лицом вечности, которой вы готовы его одарить, – будет чувствовать, уверяю вас, отвращение и страх. Мысль, что бессмертие, о котором вы говорите, может стать моим уделом, наполняет меня ужасом. Да, господин профессор, вы доказали, что человечество тысячи лет обманывало себя. Вы развеяли эту ложь…
– Так вы думаете, что моя душа никому не будет нужна? – спокойным, но каким-то мертвых голосом спросил этот человек.
– Я уверен в этом! Ручаюсь вам… Как вы можете думать иначе? Неужели вы сами желали бы этого? Ведь вы тоже человек!
– Я уже говорил вам… Сам я никогда не испытывал потребности в бессмертии. Но я полагал, что представляю в этом отношении исключение раз человечество думает иначе. Я хотел успокоить стремления людей, а не свои. Началось с того, что я искал для себя какую-нибудь невероятно трудную проблему, сложность которой лежала бы у границ моих возможностей. Я нашел такую проблему и разрешил ее. В этом смысле это было моим личным делом, но только в этом; по существу, меня интересовала научная проблема, которую требовалось разрешить. Я поверил тому, о чем писали величайшие мыслители всех времен. Ведь и вам приходилось об этом читать… об этом страхе перед исчезновением, перед затуханием сознания в тот момент, когда оно обладает такими богатствами, когда готово еще творить… Мечтой людей было общаться с вечностью. Я создал возможность такого общения. Господин Тихий, быть может, этого хотят выдающиеся личности? Гении?
Я покачал головой:
– Попробуйте! Но я не верю, чтобы хотя бы один… Нет!
– Как, неужели вы полагаете, что это… ни для кого не представляет ценности? Что никто этого не захочет? Может ли такое быть?!
– Да, – отвечал я.
– Не выносите суждения так поспешно, – возразил он. – Послушайте, ведь все еще в моих руках. Я могу приспособить ее, внести изменения… могу снабдить душу синтетическими чувствами… правда, это лишит ее возможности существовать вечно, но если чувства для людей так важны… уши… глаза…
– Люди не стремятся к бессмертию, – продолжал я, выждав немного, – Они лишь не хотят умирать раньше того, как исчерпают весь запас своих духовных и физических сил. Они хотят жить, профессор Декантор. Хотят чувствовать землю под ногами, видеть облака в небе, любить других людей, быть с ними и думать о них. Все, что утверждается сверх того, – ложь. Я сомневаюсь даже, найдутся ли среди людей такие, которые согласятся выслушать вас так же терпеливо, как я… не говоря уже о… желающих…
Несколько минут Декантор стоял недвижно, всматриваясь в белый пакет, который лежал перед ним на столе. Затем он взял его и, кивнув в мою сторону, направился к двери.
– Декантор! – окликнул я его.
Он задержался у порога.
– Что вы собираетесь сделать… с этим?..
– Ничего, – холодно ответил он.
– Вернитесь. Минуточку… Так этого нельзя оставить…
Не знаю, был ли он большим ученым, но большим дельцом он был наверняка. Я не хочу описывать торга, который у нас с ним разгорелся. Я не мог позволить ему исчезнуть. Пусть дажё потом приду к выводу, что он разыграл меня и все, что он говорил, было от начала до конца ложью, тем не менее на дне моей души… на дне моей телесной, живой души будет тлеть мысль о том, что где-то в заваленном хламом столе, под ненужными бумагами заточен человеческий разум, живое сознание этой несчастной женщины, которую он убил. И – словно этого мало – одарил ее самым ужасным даром из всех возможных, повторяю, самым ужасным, ибо нельзя представить ничего худшего, чем вечное одиночество!
15 
