Он распаковал свой герметичный сидор. Сумку с гранатами — на плечо, автомат — на другое… Поднес к глазам прибор ночного видения.
Вот они, Робинзоны хреновы, как на ладони. Точнее, их приют — ни одного Робинзона в поле зрения не отыскалось, и слава богу. Большая палатка, в которой и светится лампа. Вторая палатка, поменьше, — на значительном удалении от первой, эта раза в два ниже, совершенно темная, словно необитаемая. Совсем неподалеку от воды — приличных размеров баки, числом пять, каждый размером с вышедшую из употребления пивную бочку на колесах, в застойные времена ласково именовавшуюся «коровой». На каждой четко виднеется аккуратная надпись, сделанная по трафарету: «ОГНЕОПАСНО». Свой собственный склад ГСМ — что ж, весьма предусмотрительно. Обосновались они здесь с расчетом на долгую робинзонаду — горючка, антенна, растянутая меж двумя высоченными шестами на растяжках, обе палатки разбиты идеально, меж ними — легкий стол, такие же стулья, все из алюминиевых трубок и брезента, отличная походная мебель. Черт, у них там и кухня устроена — газовая плитка с подключенным баллоном, установленная на листе железа, заслоненная с двух сторон натянутым брезентом. Обстоятельные робинзоны. Домовитые. Не собираются уподобляться романтикам шестидесятых, готовым десантироваться в чистое поле, возводя с нуля очередную стройку коммунизма…
Ну, вот вам и загадочная цель, взявшая в обычай маячить у горизонта… На берегу стояло судно на воздушной подушке — по первому впечатлению, быстроходный кораблик класса «Ангара», или, если привлекать зарубежные аналоги, «Скорпена». Широкая резиновая «юбка», сейчас заметно сплющенная, поскольку корабль стоял на приколе и двигатель не работал. Не особенно высокая надстройка, ажурный металлический кожух толкающего винта…
Вот этим красавцем и следовало заняться в первую очередь — чтобы, пустившись в обратный путь, не поиметь от него больших неприятностей. Если у них на борту есть более-менее приличный сонар — быстро засекут пловца, у таких прытких мальчиков могут в загашнике отыскаться и гранаты. И всплывешь кверху брюхом, как прозаическая селедка…
От освещенной палатки доносилась музыка — то ли магнитофон беззаботно гоняли, то ли радио работало. Музыка не особенно и минорная. Черт их знает, что у них там творится на душе после сегодняшнего боя с разгромным счетом, но они, безусловно, не собираются посыпать главы пеплом, печально сидя на берегу… Сколько их там может быть, в палатке? Судя по габаритам — и отделение разместится довольно вольготно…
Судно казалось покинутым, нигде не горел свет. Как ни крути, пора работать… Отрешившись от всех посторонних мыслей и чувств, Мазур двинулся вперед, пригнувшись, готовый в любой миг резануть из автомата по движущейся цели. Музыка становилась все громче — чтобы добраться до корабля, ему пришлось пройти по кромке берега метрах в тридцати от палатки.
Добрался наконец. Хорошо, что корабль был развернут носом в глубину суши, а кормовым винтом, соответственно, в море. Мазур вновь вошел в воду, обогнул корму, испытывая, как не единожды, слегка пьянящее ощущение словно бы невидимости, — он был здесь, он готовился устроить диверсию, а о его присутствии и не подозревали…
Из полудюжины гранат он оставил себе одну — конечно, не для того, чтобы классически подорваться, оказавшись в окружении. Запаса ради. Может, и пригодится. Остальные пять старательно, не спеша разместил на лопастях винта, примотав широкой клейкой лентой так, чтобы рычаги остались свободными. Гораздо больше времени заняла возня с нейлоновым канатиком и чеками. Работка была та еще — сделать все на совесть, держа ушки на макушке, бесшумно обматывая широкую лопасть скотчем, а тот, проклятый, потрескивал, разматываясь, и каждый такой звук, как водится, казался грохотом. Нарезать канатик, прикидывая на глаз длину. Отогнуть усики чек в самую плепорцию — чтобы и не выскочили сами по себе, и сработали должным образом.
Третья граната… Четвертая…
На берегу послышались шаги — громкие шаги уверенного в себе человека, который считает, что находится у себя дома и нападения не ждет.
Мазур застыл, прижавшись к высокому винту. Он давно уже исходил потом — шерстяное белье, хранившее в воде от холода, на суше превратилось в обузу, почти промокло под герметичной резиной. Теперь прибавился еще один липкий ручеек, ползущий к поясу, — рассудок тут ни при чем, тело иногда отзывается само на внешние раздражители…