Отступление 3

Ефрейтор Ласкин

Ласкин лежал на нарах, прислушиваясь к дыханию соседа, Кузьмы Ситникова. Судя по вздохам, тот тоже не спал, несмотря на то, что уже было далеко за полночь.

– Крендель! Спишь? – не выдержал Ласкин.

– Умгу… – промычал Кузьма и заворочался.

– Слышь, Крендель, неужели правда?

– Ты о чем?

– А то ты не знаешь, – разозлился Ласкин. – Тебя тоже на беседу вызывали.

– Вызывали…

– Неужели на фронт пошлют?

– Еще как пошлют…

– И винтарь дадут?

– А то как же. Дадут…

– И форму?

– Чего захотел…

– Обещали…

– Жди…

– Ты что, не веришь?

– В лагерной робе сподручней на тот свет шлепать.

– Да ну тебя!

Ласкин укрылся с головой и попытался уснуть. Но сон упрямо не приходил. Ласкин отшвырнул одеяло, покопался в кармане фуфайки, нашел окурок.

– Крендель, а Крендель!

– Ну…

– Неужто и срок скостят?

– У тебя того срока – кот наплакал.

– Обещали всем.

– Слушай, Колян, пошел ты!..

Ситников тоже закурил. Затянулся несколько раз и уже поспокойней сказал:

– Ты, это, не обижайся… У меня мать и сестренка в Питере… Фрицы бомбят… Плевать мне на срок, лишь бы на фронт отправили.

Утром после завтрака заключенных построили в колонну и вывели за ворота лагеря.

– Братва, гляди, без конвоя идем! – крикнул кто-то.

– Бежать надумал? – спросил Кузьма Ситников, оборачиваясь.

– Да вы что, кореша! Кто же от свободы бежит?

– Ну и помолчи, шустрило…

Крикун умолк: тяжелую руку Кренделя уважали… После бани выдали обмундирование.

– Гляди, Крендель, почти новое! – радовался Ласкин. – А ты говорил – в лагерной робе…

– Почти новое, это значит обноски, – ворчал по привычке Кузьма, а у самого глаза подозрительно заблестели. – Кх-кх!.. – притворно закашлялся, отворачиваясь.

– Когда оружие дадут? – спросил Ласкин у командира отделения.

– Что, не терпится? – посмеивался сержант. – Дадут, не сумлевайся. Как оформят все бумаги, так и получишь винтовку.

После очередных стрельбищ – вновь сформированные роты перед отправкой на передовую обучали всего неделю, потому что больше не позволяла фронтовая обстановка под Ораниенбаумом, куда их должны были направить, – осенним, промозглым вечером их отправили на передовую. Ночью они уже были в расположении 48-й стрелковой дивизии, где вновь прибывших провели в траншеи.

Спать на сырой земле было жестковато и холодно. Некоторые помянули даже добрым словом лагерные нары – под крышей все-таки, – но выбирать не приходилось. Утешились фронтовой нормой спиртного – всем выдали по сто граммов водки, которую загрызли сухарями; с тем и уснули.

С рассветом опять зарядил нудный, осенний дождь.

– Бр-р… – Ласкина бил озноб; он запрыгал, пытаясь согреться. – Слышь, Кузьма, давай хоть одним глазом на фрица глянем. Говорят, что фашисты с рогами.

И он полез на бруствер траншеи.

– Дурак ты, Колян, – прокомментировал Ситников выходку Ласкина. – У них каски рогатые. Где это видано, чтобы у человека росли рога. Хотя… все может. У этой немчуры все не как у людей. Мне батя говорил. Он с Первой мировой как пришел, так и маялся до конца своих дней с легкими. Немцы газами отравили. Сволота… Слазь, а то шлепнут, как зайца.

– Ну, ты скажешь… – засмеялся Ласкин. – Они сейчас кофий пьют и мармеладом закусывают. Немцы любят порядок. У них все по часам. Мне рассказывали… Да и нам не мешало бы подбросить чего-нибудь вовнутрь, да посущественней. Где кухня?

– Балаболка… – проворчал в ответ Кузьма. – Кухня ему срочно понадобилась. Жди, сейчас тебя накормят… фрицы.

Примеру Ласкина последовали еще несколько бойцов из пополнения. Неожиданно дробно застучал немецкий пулемет, и солдаты посыпались обратно в траншею. Некоторые были ранены; послышались стоны и злая ругань.

  40