Последние отзывы

  139  

Лаксфорд опустился на пол и сообразил, что мог бы захватить из редакции номер «Осведомителя» со своей статьей. Это было бы проще, чем тщетно искать способ начать свой рассказ так, чтобы по возможности смягчить удар — ведь он собирался сообщить жене о лжи, в которой жил более десяти лет.

— Фиона, — произнес он, — на политической конференции одиннадцать лет назад от меня забеременела одна женщина. Этого ребенка — девочку по имени Шарлотта Боуэн — похитили в прошлую среду. Похититель хотел, чтобы я признал свое отцовство, и признал это на первой странице своей газеты. Я этого не сделал. В воскресенье вечером девочку нашли мертвой. Тот же самый человек, который забрал Шарлотту — кто бы он ни был, — теперь похитил нашего Лео. Он хочет, чтобы статья была в газете. Поэтому завтра она выходит.

Фиона разлепила губы, но ничего не сказала. Потом медленно закрыла глаза и отвернулась.

— Фи, — проговорил Лаксфорд, — между мной и той женщиной не было ничего серьезного. Мы не любили друг друга, это действительно ничего не значило, но между нами пробежала искра, и мы на это откликнулись.

— Я тебя умоляю, — сказала Фиона.

— Мы с тобой не были женаты, — продолжал он, торопясь все для нее прояснить. — Мы были с тобой знакомы, но ты еще мне не отдалась. Ты сказала, что не готова к этому. Помнишь?

Фиона прижала к груди кулак.

— Это был секс, Фиона. Между нею и мной было только это. Бездумный. Лишенный теплых чувств. Нечто случившееся и забытое обоими. Мы были друг для друга никем. Просто телами в постели. Мы были… не знаю. Мы просто были.

Фиона вяло повернулась к нему. Всмотрелась в его лицо, словно ища правды. Сказала без всякого выражения:

— Ты знал о ребенке? Эта женщина тебе сообщила? Ты все время знал?

Он подумал, не солгать ли. Но не смог себя заставить.

— Она мне сказала.

— Когда?

— Я сразу же узнал о Шарлотте.

— Сразу же.

Фиона повторила эти слова шепотом, как будто обдумывая. Еще раз повторила. Сняла висевшее у нее над головой толстое зеленое полотенце, скомкала его и заплакала.

Чувствуя себя мерзавцем, Лаксфорд попытался ее обнять. Она отпрянула.

— Прости, — сказал он.

— Все было ложью.

— Что?

— Наша жизнь. Наши с тобой отношения.

— Это неправда.

— Я не имела от тебя никаких секретов. Но это ничего не значит, потому что все время ты… Кем ты был на самом деле… я хочу получить назад своего сына, — плакала она. — Сейчас. Я хочу видеть Лео. Хочу видеть своего сына.

— Завтра я его сюда привезу. Клянусь тебе, Фи. Жизнью клянусь.

— Ты не сможешь, — плакала она. — У тебя нет такой власти. Он сотворит с ним то же, что сотворил с ней.

— Не сотворит. С Лео ничего не случится. Я выполняю его просьбу. Я не сделал этого для Шарлотты, но делаю теперь.

— Но она умерла. Умерла. Теперь он не только похититель, но и убийца. Как ты можешь думать, что, имея на совести убийство, он отпустит Лео?

Лаксфорд схватил ее за руку.

— Послушай меня. У похитителя Лео нет причин вредить ему, потому что со мной он не ссорился. То, что случилось, случилось потому, что кто-то хотел погубить мать Шарлотты и нашел способ это сделать. Она в правительстве. Она младший министр. Кто-то покопался в ее прошлом и узнал обо мне. Этот скандал — ее положение, мое положение, наш общий ребенок, то, что все эти годы она преподносила себя в ложном свете, — этот скандал ее погубит. Ради ее позора все и было затеяно: чтобы покончить с Ив Боуэн. Она рискнула промолчать, когда исчезла Шарлотта. И меня убедила сделать то же самое. Но я не собираюсь молчать теперь, когда речь идет о Лео. Поэтому ситуация другая. И Лео не причинят вреда.

Фиона прижала полотенце ко рту, посмотрела поверх него на Лаксфорда огромными, испуганными глазами. Она походила на загнанное в угол животное, которому грозит смерть.

— Доверься мне, Фиона, — сказал Лаксфорд. — Да я умру, а не дам в обиду моего ребенка.

Не успел он договорить, как понял, что означают его слова, и по выражению лица жены увидел, что и до нее дошел их смысл. Лаксфорд выпустил ее руку и почувствовал, как его собственное заявление — и стоящее за ним осуждение его поведения — легло на него неимоверной тяжестью.

Лаксфорд произнес то, о чем, как он считал, думала его жена. Лучше самому облечь это в слова, чем услышать от нее.

— Она тоже была моим ребенком. Я ничего не предпринял. А она была моим ребенком.

Внезапно его охватила мучительная боль. Та самая боль, которую он сдерживал с той минуты, как увидел самое худшее в вечерних воскресных новостях. Но теперь она усугубилась чувством вины: он отрекся от своей ответственности за жизнь, в создании которой принял участие. И еще сознанием того, что шесть прошедших дней его бездействия привели к похищению сына. Он отвернулся от жены, не в силах дольше выносить выражение ее лица.

  139