84 
Нога словно освободилась из медвежьего капкана, на ней больше не висела тяжесть — он все же перерубил шею. Туловище, выполняя вовсе уж нелепые движения, затопотало по полу кругами и зигзагами, не обращая на него более никакого внимания — а голова, разжав челюсти, звонко упала на паркет.
Он лихорадочно огляделся, в горячке схватки не чуя боли. Вторая ящерица, то и дело дергаясь, почти свиваясь в кольцо, упорно тянулась к нему, поручик, пошатываясь, бросил палаш, подобрал пистолет, на ощупь нашел кнопку, выбрасывавшую обойму. Извлекши из кармашка на ремне запасную и последнюю, звонко ее вставил, передернул затвор — и, держа оружие обеими руками (оно словно бы изрядно потяжелело), принялся палить в упор.
Расстрелял почти весь магазин, но своего добился: внутри твари засверкали сплошные вспышки, словно залившие ее внутренность пламенем, повалил дымок, ящерица вытянулась на потемневшем паркете, разбросав лапы, подергивая ими. Как и ауноканский змей, слабы оказались его здешние кузиночки против оружия двадцатого столетия…
Болело все тело, в правом сапоге противно хлюпало при малейшем движении, сильнее всего кровоточило плечо, хотя главные артерии вроде бы не задеты. И перевязывать нечем… рубашкой разве?
Сбросив камзол, сорвав рубашку, он кое-как перетянул плечо, чувствуя, как подгибаются ноги и все тело наливается слабостью. Остаться здесь — потерять сознание, а подмоги что-то не видать… Напялив камзол на голое тело, он кое-как доковылял до Брюсовой книги, схватил ее, сунул подмышку, едва удерживая левой рукой нешуточную тяжесть. Сжимая пистолет слабеющими пальцами правой, добрался до стонущего, кое-как поднявшегося на ноги князя, пнул бесцеремонно здоровой ногой и прикрикнул:
— Пошли отсюда! А то пристрелю, как бог свят!
И подтолкнул Барятьева дулом в затылок. Едва не полетел с лестницы кубарем, но как-то удержался — и, собрав все силы, закусив губу, трусцой прямо-таки погнал князя по коридору.
В одном месте дорогу им заступила кучка опамятовавшейся дворни, кто кочергой вооружен, кто каминными щипцами. Подняв ставший невероятно тяжелым пистолет, Савельев дважды выстрелил в потолок над их головами, и, когда они испуганно присели, прохрипел:
— Тайная канцелярия! Всех на дыбу вздерну! Разбегайся!
Вот эти слова подействовали даже сильнее выстрелов — лакеи сломя голову кинулись врассыпную. Для пущей острастки Савельев хотел шарахнуть в третий раз — но боек сухо щелкнул. Ни единого патрона, стало быть… Но кто об этом знает, кроме него?
Никаких мыслей в голове не было — он просто-напросто, ведомый звериным чутьем, стремился прочь из дома, гоня перед собой князя, боясь потерять сознание. Едва удерживал фолиант, едва удерживал пистолет, порой в глазах туманилось…
И все же он доковылял до парадной двери. Распахнул ее князь, у самого Савельева уже не хватило бы сил. Оставляя за собой кровавый след, он вышел, все сильнее шатаясь, на крыльцо. В глаза ударила ослепительная белизна снега. Холода, вот удивительно, совсем не чувствовалось — его и так давно уже трясло от озноба, вызванного нешуточной потерей крови.
Стоявший в шаге от него князь оглянулся, осведомился не без ядовитости:
— Какие будут приказания?
— Стоять, скотина, и не дергаться… — прохрипел Савельев.
Не было у входа, разумеется, никакой «кареты». Блестевший в солнечных лучах снег, широкая наезженная колея, тянувшаяся в сторону Москвы, добротные крестьянские избы неподалеку. Посреди улицы стояла кучка людей, таращась на них, на особняк — у него-то пистолет был с глушителем, но пальбу остальных крестьяне не могли не слышать. Ага, не только в пальбе дело — среди мужиков вертится лакей, без парика, в одной ливрее, хватая их за руки, что-то возбужденно тараторит…
Унылая картина, если подумать. Он все более слабел — и видел, как князь, уже не скрываясь, пялится на него со злобной надеждой. Слабость заливала тело, перед глазами вновь начало туманиться, шум в ушах как-то незаметно для него стал складываться в связную мелодию, «Пляску смерти» Генделя:
- Гроб на лафет! Он ушел в лихой поход…
- Гроб на лафет! Пушка медленно ползет…
- Гроб на лафет! Все мы ляжем тут костьми.
- Гроб на лафет! И барабан — греми…
Под эту музыку хоронили в батальоне погибших офицеров — и поручику уже довелось однажды в одной траурной процессии участвовать, вот только в двух гробах лежали не люди, а каменные статуи, доставленные из Аунокана. Что поделать, так уж Время устроено, нельзя вернуться в еще более ранний миг и спасти своего. Местных выдернуть можно, а вот путешественника — не получается. Время сопротивляется, как и в случае с наблюдением. О нем еще так мало известно…
84 
