Глава 1

Подавшись вперед, навстречу ветру, доктор Фиона Кэмерон стояла на самом краю Стэнедж-Эдж. Если она и может оплакать тут чью-то безвременную кончину, то лишь свою собственную, если не поостережется испытывать судьбу. Нетрудно вообразить, как она пошатнется на мокром камне и будет лететь вниз тридцать-сорок футов, словно кукла, стукаясь о выступающие камни, ломая себе кости, ставя синяки и крича от боли.

Хватит представлять себя жертвой.

Глупо, подумала Фиона, позволяя ветру оттолкнуть себя от края на безопасное расстояние. По крайней мере, здесь. Ведь сюда она совершает паломничества, чтобы напомнить себе, почему она стала такой, какой стала. Три-четыре раза в год Фиона приходит сюда, всегда одна, когда желание прикоснуться к воспоминаниям становится неодолимым. Здесь, на унылой, не защищенной от ветра пустоши, нет места для еще одного живого человека. Здесь могут быть только двое: Фиона и ее призрак, ее второе «я», которое всегда рядом.

Странно, подумала она. Есть ведь множество других мест, где мы с Лесли проводили вместе гораздо больше времени. Однако в тех местах ее воспоминаниям помешали бы другие голоса, другие люди. Только здесь она могла побыть наедине с Лесли. Могла увидеть ее лицо, ее открытое смеющееся лицо или озабоченное, когда она одолевала сложный подъем. Могла услышать ее голос: тихий, внушительный и громкий, победный. Фиона почти убедила себя, что чувствует запах ее тела, как тогда, когда они устраивали тут пикник.

Именно здесь, как ни в каком другом месте, Фиона до конца понимала, что из ее жизни ушел свет. Она закрывала глаза и позволяла себе фантазировать, представляя свое зеркальное отображение, такие же каштановые волосы и карие глаза, такие же изогнутые брови, такой же нос. Их сходство у всех вызывало удивление. Лишь рты у них были разные; у Фионы большой и пухлый, нижняя губа полнее верхней, а у Лесли как маленькое сердечко.

Здесь они спорили. Здесь приняли решение, и Лесли ушла из ее жизни. Здесь Фиона ругала себя и здесь напоминала себе, что потеряла.

Глаза Фионы наполнились слезами, и она широко открыла их, убеждая себя, что виноват ветер. Хватит терзаться. Она побывала тут, она освежила свою память, и пора кончать с самобичеванием. Фиона поглядела на заросшую коричневым папоротником Хатерсейдж-Мур, на нелепо торчащий Хиггер-Тор, потом повернулась к поливаемой дождем Бамфорд-Мур. При таком ветре меньше чем за двадцать минут не выбраться, подумала Фиона и передернула плечами, поудобнее устраивая на спине рюкзак. Пора в путь.

Ранний поезд, отошедший с вокзала Кингс-Кросс, потом местный поезд привезли ее в Хатер-сейдж чуть позже десяти. Что ж, она неплохо провела время, взбираясь по крутому склону на Хай-Неб, радуясь безотказной работе мышц, особенно мышц на икрах. Последний рывок привел ее на северный рубеж Стэнедж, но сбил дыхание, так что пришлось прислониться к скале и напиться воды, прежде чем продолжить путь по длинным плитам песчаника. Незабытое прошлое угнетало ее, как ничто другое. Однако дувший ей в спину ветер подгонял ее, веселил душу и избавлял от раздражения, которое никак не желало оставить ее в покое. Поэтому-то ей и пришло в голову уехать на денек из Лондона и примириться с тем, что к вечеру ее плечи потеряют подвижность и будут посылать болезненные импульсы в шею и голову.

В ее рабочем календаре была записана единственная встреча с аспирантом-филологом, но с ним она легко передоговорилась, позвонив из поезда. Здесь же, на пустоши, ни один газетный поденщик не мог ее настичь, ни один фотограф не мог ткнуть ей фотоаппаратом в лицо и потребовать, чтобы аналитик Кэмерон прокомментировала рассматриваемое в суде дело.

Естественно, нельзя было ждать, будто все будет, как ей хочется. Но когда она услыхала в вечерних новостях, что сенсационный процесс убийцы из Хэмпстед-Хит будет продолжен после двухдневных слушаний, инстинкт подсказал ей бежать, так как в ближайшие сутки пресса возжаждет крови, а она более всех подходит в качестве оружия против полиции. Так что лучше было отправиться подальше.

Фиона никогда не искала расположения прессы, что бы она ни делала для полиции, но все равно ее постоянно преследовали репортеры. Фионе не нравилось видеть свое лицо на газетных страницах, тем более что ее коллеги не упускали случая выразить ей свое возмущение. Однако, потеряв право на уединение, Фиона сильнее страдала оттого, что из-за свалившейся на нее славы сильно поблекла ее академическая репутация. Теперь, когда ее статьи печатались в журналах или научных сборниках, она знала, что их читают с куда большим скептицизмом, чем прежде. Пуристы кривят губы в неодобрительной усмешке из-за того только, что она приложила свои знания к практическому делу.

  2