12 
Он высмотрел и себе стул-разножку, тихо устроился поодаль и стал смотреть.
Зеленого луга уже не было. Перед ними была комната без одной, обращенной к зрителю, стены, старинная комната с высокими сводами, жилище ученого – большой глобус с непривычными для глаза, словно неумело нарисованными ребенком очертаниями материков (Америка узнавалась с трудом, а Австралии с Антарктидой не было вовсе), на полках, густыми рядами облепивших стены до высоты поднятой руки, – огромные книги в траченных мышами кожаных переплетах, увесистые неуклюжие реторты и какие-то банки. Бледная широкая полоса лунного света косо легла поперек комнаты, наполовину всосанная витражным стрельчатым окном. Освещала комнату не она, а багровое мерцание – оно вытекало из щелей, тянулось к стенам полосами багрового тумана, скрепленного блестками-искорками, бережно овеивало фигуру в мантии бродячего схоласта и черном квадратном берете, наконечниками стрел нацеливалось на старика в тяжелой роскошной одежде. Это было красиво и немного жутковато – самую чуточку.
Старик шевельнулся в кресле с высокой спинкой:
- – По специальности прозванье вам дается:
- дух злобы, демон лжи, коварства – как придется.
Так кто же ты?
– Часть вечной силы я, – схоласт отвесил поклон, торжественный до иронии:
- Всегда желавшей зла, творивший лишь благое.
- – Кудряво сказано; а проще – что такое?
- – Я отрицаю все, и в этом суть моя.
Сказал Мефистофель с улыбкой, удивительным образом отстраненной от земных эмоций и чувств. Щупальца багрового тумана колыхнулись, словно подтверждая его слова, придвинулись к Фаусту, сплелись сетью за спинкой кресла, готовые опутать, задушить, если будет на то воля хозяина. А хозяин бросал и бросал все отрицающие фразы, быть может, стараясь убедить в своей правоте прежде всего самого себя, доказать себе, что не ошибается и служит истине.
Снерг быстро узнал Фауста, хотя его лицо изменили парик и биогрим, – Кирилл Новицкий. Мефистофеля он узнал сразу – прекрасное женское лицо, черные волосы до плеч, мягкая пластика, темные, как-то странно блестевшие глаза.
«Снова Влад кого-то эпатирует, поручив роль дьявола Алене», – подумал Снерг, покосившись на неподвижного режиссера – казалось, Шеронин и не дышит.
Влад Шеронин был, бесспорно, выдающимся и весьма известным режиссером, но эта нехитрая аксиома оставалась лишь первой ступенькой лестницы – мало кто мог связно объяснить, куда она вела и откуда. Он постоянно экспериментировал, находил оригинальные интерпретации миллион раз интерпретированной классики, применял в спектаклях самые неожиданные технические достижения эпохи, искал новые формы режиссуры или вовсе выводил из игры самого себя, режиссера, писал пьесы, выступал по Глобовидению как исполнитель песен на свои и чужие стихи, и, как это обычно бывает, эксперименты вызывали самые полярные отзывы – одни хвалили взахлеб, другие неистовствовали в отрицании.
Последний скандал случился в прошлом году, когда Шеронин ставил «Гамлета». Он пригласил Неверару, одного из лучших психологов планеты, Неверару загипнотизировал актеров и на три часа заставил их забыть двадцать второй век – они стали древними датчанами, персонажами трагедии.
Эффект поразил, кажется, и самого Шеронина. Нет, актеры не так уж далеко отошли от текста, хотя доля импровизации была значительной – но это было что-то страшное и чарующее, пугающее то ли непривычностью, то ли неподдельностью. В Эльсинор ворвалось само прошлое, на Землю вернулись умершие тысячу лет назад люди. «Датчане», даже скрупулезно следуя тексту, играли, по сути, совершенно иную пьесу. Слова и поступки оставались прежними, а побуждения, толкавшие к этим словам и этим поступкам, философия, внутренний мир и подспудные мысли героев вылились в тысяча первую интерпретацию, непохожую на все предыдущие – потому что пьесу не играли актеры, никто не играл, на сцене жили древние датчане. Битва критиков, театралов и шекспироведов загремела, в общем, по привычным канонам, не менявшимся за столетия, но неожиданно этот эксперимент заинтересовал психологов, историков психологии и философов – те утащили казус в свои вотчины и там использовали на благо своих наук в дискуссиях и разработках, уже не касавшихся театра и драматургии и плохо понятных дилетантам. Снерг сделал отличный фильм, именно тогда в его жизнь вошла Алена, а Шеронин чуточку недоумевающе раскланялся перед благодарившими его учеными и стал работать над очередным синтез-экспериментом.
12 
