126 
Что до «Бильдерберга», о нем в газетах даже не упоминалось. Однако Франсуа выяснил, что подозрительных членов одного за другим арестовали, но пресса обошла эти события молчанием. Впрочем, пресса никогда не говорит о «Бильдерберге». Никогда.
И разумеется, нигде не поднимался вопрос о Йорденском камне или зашифрованном послании Христа. Дело будто бы объяснялось неким конфликтом интересов между «Акта Фидеи» и моим отцом, а также отцом Клэр Борелла. Суть этого конфликта так и не была раскрыта.
Послание Иисуса. Недостающий им ключ.
Все это они рассказывали мне поочередно. Эстелла с ее нежным голосом, с младенцем во чреве. Франсуа, верный друг. Баджи, который столько раз спасал меня от смерти. Люси, малышка Люси, говорившая со мной, как со старшим братом, и проводившая рядом долгие часы, держа меня за руку. Все разговаривали со мной, умоляли вернуться, но я ни на что не реагировал. Ничем не интересовался. Я потерял родителей, а теперь потерял первую и единственную женщину, которую по-настоящему любил. И не находил больше опоры, чтобы уцепиться за жизнь.
Клэр Борелла говорила, что мой долг перед нашими отцами – завершить расследование. У меня в руках были все элементы головоломки. Но я на это плевать хотел. Послание Иисуса не вернет мне Софи. Этого Клэр понять не могла.
Мало-помалу мои друзья потеряли надежду. Клэр Борелла покинула дом Шевалье. Продав большую квартиру своего отца, она переехала в однокомнатную в том же районе и вернулась к своей привычной жизни.
Что до Франсуа и Эстеллы, то они почти забыли о моем существовании. Я превратился в деталь интерьера. Порой они пытались заговорить со мной, но было видно, что сами не верят в успех своей попытки.
Баджи вновь занялся делами своего охранного предприятия.
А вот Жаклин не торопилась возвращаться в Англию. Только она со мной никогда не заговаривала. Наверное, понимала, что это бесполезно. Или же боль ее равнялась моей. Раз в неделю она приходила к Шевалье, садилась возле меня и наливала себе виски. Я слышал, как она пьет, поигрывает кристалликами льда в бокале, вздыхает, но при этом никогда не смотрел в ее сторону.
И все же в один прекрасный день я вынырнул на поверхность.
Это был такой же день, как все прочие. Глаза мои, выжженные слезами, почти не открывались. Я полулежал в кресле. Свесив руки до пола, где валялась пустая бутылка. Прошел уже месяц. Может быть, больше. За окнами наливалось яркими красками лето, неспособное прорваться сквозь мое безразличие. Лета было мало, чтобы я преодолел свое оцепенение. Мне даже жара не досаждала. Только хотелось пить.
Около четырех часов, когда июньское солнце с трудом пробивалось сквозь ставни, которые я не удосужился открыть, в дом Шевалье позвонила Люси.
Обычно она узнавала новости от Эстеллы. Но на сей раз попросила позвать к телефону меня. Хотя прекрасно знала, что я по-прежнему не раскрываю рта, не желаю отречься от немоты. Франсуа, занятый своими политическими делами, отсутствовал, и я проводил дни в обществе Эстеллы, которая по иронии судьбы в свой декретный отпуск нянчилась со мной.
Эстелла подошла ко мне и приложила трубку к моему уху, ни на что особенно не надеясь. Я даже не шелохнулся.
– Дамьен, – начала Люси решительным тоном, – это Сфинкс. Через час, если вы не подымете свою толстую задницу с этого сучьего кресла, я расшифрую послание без вас.
Ее голос долго отдавался у меня в голове. Словно ему нужно было проделать длинный путь, прежде чем достичь цели. Но каким-то чудом сообщение все же проникло в мой разум. Словно повернулась шестеренка, очищенная от ржавчины. И я внезапно решился открыть рот. Наконец решился. Произнес первую после смерти Софи фразу:
– Пошли вы все на фиг!
Эстелла, по-прежнему прижимавшая трубку к моему уху, вытаращила глаза. Она так давно не слышала моего голоса, что не верила своим ушам.
– Ах так? – язвительно сказала Люси. – Думаю, Софи гордилась бы вами. Страшно гордилась. Жалкий дурак!
Она повесила трубку. Вернее, швырнула.
Я слушал гудки. Эстелла не шевелилась. Она пристально смотрела на меня. Я не знал, поняла ли она, что Люси уже завершила разговор. Внезапно я вскочил, прорычав:
– Дуреха!
И ринулся на второй этаж. Одним духом взлетел по лестнице, оставив Эстеллу в гостиной. Я бежал изо всех сил, словно обезумев. Эстелла, должно быть, подумала, что я собираюсь выпрыгнуть в окно. Она тоже вскочила и устремилась следом за мной. Но когда она, запыхавшись, держа обеими руками живот, примчалась в кабинет своего мужа, то увидела меня за компьютером. В окно я прыгать не собирался.
126 
