5 
– А технология? Подумай за него.
– А что тут думать? – подал плечами Мазур без малейшей рисовки. – Я так полагаю: пойдут две группы. Одна врывается в казармы, нейтрализует дежурную смену, захватывает оружейную и гараж с броневиками. Вторая берет на рывок дворец, после чего, надо думать, Аристид или скоропостижно помрет от апоплексического удара, или, как миленький, смотается в эмиграцию.
– Скорее уж первое. Аристид – дядька упрямый и самолюбивый. Эмиграция – не по нему. Наверняка возглавит оборону со ржавым кольтом наперевес...
– Представляю, – ухмыльнулся Мазур. – Аристид со ржавым кольтом во главе полутора зажиревших констеблей против Бешеного Майка с десятком бармалеев... Ну вот, собственно, и все. Расклад незатейливый. Заранее можно сказать: в городе и сообразить еще ничего не успеют, а власть у них уже поменяется самым решительным образом. Значит, нам с тобой нужно будет устроить так, чтобы получилось как раз наоборот... Что у тебя есть по Майку?
– Пока– почти что и ничего. Вот разве что... Ну-ка, что у тебя видно из окна на противоположной стороне улицы?
– Детский вопрос, – сказал Мазур. – Убогий домишко с ангаром из жести. То ли автомастерская там была раньше, то ли какой-то склад. Кто-то там вроде бы живет, я видел во дворе белого субъекта...
– Там сейчас живут двабелых субъекта, – поправил Лаврик. – Имена я знаю, но тебе они не интересны, потому что вымышленны. Это, друг мой, и есть они...
– Люди Майкла?
– Нет, кардиналы Папы Римского.
– Ах, вот оно что... – сказал Мазур. – То-то мне показалось, что этот тип, бродя по двору, по сторонам как-то очень уж профессионально зыркает... Но я это отнес на счет повышенной подозрительности. Вот почему ты мне именно там комнатку снял...
– Так оно проще, – кивнул Лаврик. – Однуих берлогу мы уже знаем. А что до остального – есть человечек. Классическая «измена в рядах». Хотя и старый Майклов сподвижничек, но, как уже говорилось, там, где речь идет не о государстве и не об идее, особой верности ждать не приходится. Болтаясь в наемниках, особых капиталов не сколотишь. Дяденька уже в годах, подступает необеспеченная старость, вот он и согласился за энное количество зеленых бумажек заложить любимого фельдмаршала.
– А вдруг – подстава? Как в Монагане?
– Все возможно, поэтому расслабляться не следует, – рассеянно сказал Лаврик. – Посмотрим... Он часиков через несколько даст о себе знать. Покалякаем о делах наших скорбных, если сладится, сразу продвинемся вперед черт-те насколько. Как бы там ни было, у нас еще уйма времени. По некоторым данным, не менее недели.
– Рад слышать, – сказал Мазур. – За неделю мы тут три раза власть поменяем, туда и обратно...
Он оперся на пыльный бетон, уже как следует нагретый жарким солнышком, и уставился на россыпь красивых зданий и ленивое колыхание сверкающего мириадами искр синего флибустьерского моря. Подступили кое-какие личные воспоминания, не успевшие потускнеть за пару-тройку дней, связанные с таким же островком не так уж далеко отсюда, но Мазур привычным невеликим усилием вытолкнул их из памяти, потому что люди его профессии никогда не возвращались дважды в одно и то же место, а значит, никакого прошлого более не существовало вовсе, как бы оно ни звалось, какие бы у него ни были глаза и волосы...
Глава 2
Привидение в доме
– Брось, – сказал вдруг Лаврик.
– Кого? Куда? – грубовато спросил Мазур, очнувшись.
– Романтические воспоминания. Я тебя сто лет знаю. Когда у тебя физиономия становится глуповатой, это означает, что нахлынула лирическая ностальгия...
– Иди ты...
– Да ладно, ладно, – сказал Лаврик примирительно. – У нас пока что период безделья, ностальгируй, ради бога, только ведь это дело безнадежное, сам знаешь... – Он отступил от серого бетонного парапета и потянулся с мечтательным огоньком в глазах. – Я ж не зверь, я сам, можно сказать, склонен предаваться романтике секунд сорок в год... Я даже стихи когда-то писал.
– Ты? – спросил с искренним изумлением Мазур, отроду не подозревавший за собеседником, несмотря на все годы тесного общения, подобных талантов.
– Ага, – безмятежно сказал Лаврик. – Один раз. Даже сочинил самую настоящую первую строчку: «Я не стрелял ни в воздух, ни в своих...»
Помолчав и подумав, Мазур искренне сказал:
– А ты знаешь, если подумать, это где-то даже гениально.
– Иногда самому кажется, – скромно сказал Лаврик. – Вот только второй строчки не придумал, как ни бился. Такая ерунда в голову лезла, что на бумагу ее никак нельзя было переносить по причине крайней убогости. На этой строчке мои поэтические опыты и кончились напрочь.
5 
