Лёгкий, ненавязчивый романчик 
39 
— Интересно, как вы это себе представляете? — огрызнулся барон. — Полагаете, он будет торчать на месте убийства? Да на кой ему это? Если он посылает своих кукол, а сам остается в безопасном отдалении? Мы у себя в Пруссии к иностранным подданным относимся без всякого такого священного трепета — если заслужил, голубчик, изволь пожаловать за решетку, как миленький…
— Мы не в Пруссии, любезный барон, — сказал граф словно бы с тенью сожаления. — Здесь, на землях Австрийского дома, приходится, увы, соблюдать определенные правила… смотрите!
Они повернулись в ту сторону, куда указывал граф. Там, меж редко стоящими вековыми деревьями, явственно различимые в лунном свете, тесной кучкой стояли всадники — кажется, все до одного в черных масках. Замерев, словно конные статуи, они разглядывали трех человек, все еще остававшихся поблизости от перевернутой кареты. Оружия у них в руках не было.
Первым опомнился барон. Он ухватил свой клинок, взмахнул им, сделав пару шагов в ту сторону, закричал с лихим вызовом:
— Эй вы, там, разбойнички придурошные! Если среди вас, сброда этакого, найдется хоть один благородный, пусть выходит на честный бой с королевским прусским гусаром! Или вы только скопом храбрые, морды помойными тряпками завязавши?
— Алоизиус, я бы вам не советовал дергать тигра за усы, — уже с прежним хладнокровием произнес граф. — Их человек пятнадцать, а у нас на троих — один-единственный клинок, все пистолеты разряжены и валяются неизвестно где…
— А мне начхать! — строптиво ответил барон. — Скольких успею, стольких продырявлю к чертовой матери! Эй вы, бессмысленные! Выходи на честный бой, рвань придорожная!
Всадники оставались безмолвными и неподвижными. Потом, словно подчинившись некоему приказу, почти одновременно поворотили коней и скрылись за деревьями.
— Придурки какие-то, — сказал барон, воинственно помахивая клинком. — Может, они и впрямь вроде фон Райзенштайна?
— Сомневаюсь, чтобы одновременно полтора десятка человек стали одержимы одинаковым сумасшествием, — сказал граф. — Ясно уже, что это не разбойники… но у них была какая-то цель, которой мы не знаем…
— Как бы там ни было, плохо верится, что это они напустили на нас чертовых птичек, — сказал Пушкин. — Будь это их рук дело, они не преминули бы закончить дело… а впрочем, им ничто не мешало с нами разделаться еще раньше, когда мы были полностью в их власти…
— Резонно, Александр, — сказал барон. — А мне вот что еще пришло в голову… Что-то у меня от таких приключений голова работает особенно умно и проницательно… Вот что! Сдается мне, чертов итальянец своих птичек вовсе не для нас персонально мастерил. Ну кто мог знать заранее, что мы поедем в карете к этому самому раскаявшемуся магу с саламандрами в камине?
— Логично, — кивнул граф. — Однако… Подобная птичка может и в городе обрушиться человеку на голову, когда он идет по улице ночной порой.
— Все равно. Когда мы к нему пришли, у него уже стояла целая куча свежевыструганных птичек. Конечно, он мог некоей заковыристой магией заранее проведать, что мы стремимся по его следу… А если нет? Если они и в Праге какой-то заказик получили?
— Хотелось бы верить, что вы ошибаетесь, Алоизиус, — после недолгого молчания сказал граф. — Потому что, если это так, воспрепятствовать мы не в состоянии, не зная заранее, кто будет следующей жертвой…
— Да ну? — строптиво возразил барон. — Не можем, говорите? Иностранный подданный, говорите? А не хотите гениальную мысль? Я завтра же утречком пойду к нему на квартиру, вооружившись топором, порублю всех его птичек в мелкую щепу, вежливо раскланяюсь и уйду. И не будет никаких дипломатических инцидентов. Просто-напросто господин прусский гусар, напившись в соседнем кабаке до полного изумления, ввалился к кукольнику и, будучи в помрачении ума от выпитого, разнес его столярную мастерскую вдребезги… Это уже получается совсем другой коленкор, а? Набуянил спьяну гусар, бывает… Гусары и не такое отчебучивали. Пусть тащат к судье или в магистрат. Покаюсь во всем, скажу: «Извините, спьяну…», заплачу пару дукатов в возмещение убытков… Да и то в том только случае, если наш синьор побежит жаловаться к судье. А если нет?
— Алоизиус, друг мой, — серьезно сказал граф. — Положительно, это печальное приключение и в самом деле несказанно обострило ваш ум.
— Смейтесь, смейтесь… Я, между прочим, серьезно.
39 
