12 
– Жаль-жаль… – задумчиво протянула я. – То есть работы для меня тоже нет… Ну что ж. Позавтракаю и поеду дальше.
Обещание покинуть деревню после завтрака пришлось старосте по вкусу. Заметно приободрившись, он уже не торопился покидать мое неприятное общество.
– А не найдется ли у вас какого зелья, чтобы жену к порядку призвать? – с надеждой спросил он. – До того ворчливая баба стала, ну никакого спасу нет! Мужика своего в грош не ставит, все пилит и пилит, ровно лесину старую! Эвон какую плешь проела!
– Ядами не торгую. А менее радикальных средств от жен еще не придумано. – Я снова посмотрела вверх. Смолка ответила мне удрученным взглядом.
– Ваша кобылка-то? – заискивающе поинтересовался староста.
– А что, не видно?!
– Экая ловкая бестия! – озадаченно покачал головой селянин. – И как это ее угораздило?
– Она собачки испугалась! – сообщила Линка, опускаясь на четвереньки. – Большой собачки! Р-р-р-р!
– Вставай, штанишки испачкаешь. – Я наклонилась, перехватила Линку поперек живота… и тут же выпустила.
Ручонками в цветастых варежках девочка упиралась в следы широких трехпалых лап.
* * *
Ведьма заметно изменилась в лице. Опустившись на корточки, она стянула правую перчатку и, растопырив пальцы, медленно приложила руку к странному следу. Изящная женская ладонь едва-едва покрыла треть отпечатка.
– Плохо дело… – Ведьма убрала руку и проследила глазами путь странного существа. Ее взгляд уперся в ствол дуба. На коре отчетливо выделялись шесть глубоких желтоватых царапин – следы соскользнувших когтей.
– Что это? – внезапно охрипшим голосом спросил староста.
– Модифицированный химероид.
– Чего?
– Загрызень, – коротко пояснила ведьма.
У старосты потемнело в глазах, замутило от ужаса.
Загрызень… В его деревне!
– Бейте в набат, – приказала ведьма. – Немедленно. Созывайте людей. Если еще есть кого созывать…
* * *
Ну вот, только что жаловалась на отсутствие работы – и на тебе! Накаркала!
С последним ударом набата все жители деревни собрались на площади. Страшная весть распространялась подобно огню по сухой траве. Мужики угрюмо молчали, бабы укачивали ревущих младенцев, ребятишки постарше, не сознавая опасности, гонялись друг за другом, швыряясь снежками.
Ветер поменял направление и задул с юга, сбив облака в серую беспросветную пелену. Снег повалил крупными мокрыми хлопьями. Утро больше походило на ранние сумерки. Кое-кто из селян принес с собой зажженные факелы, многие сжимали в руках топоры и вилы.
– Все в сборе? – спросила я, беспокойно оглядывая людей. Много. Слишком много. Как говаривал один знакомый пастух, чем больше отара, тем вольготнее волку. Ты с одной стороны стада, он – с другой. Ты его видишь – и он тебя видит, и оба вы отлично понимаете, что ты не успеешь обежать отару, чтобы помешать хищнику зарезать тройку-другую овечек.
Понеслись дружные выкрики – мол, все, все, не беспокойтесь!
Именно это и внушало мне особенное беспокойство.
Наконец откуда-то из задних рядов раздался тонкий девичий голос:
– Полота-бобыля нет!
– Точно, нет! – зашушукались в толпе. – А где ж он?! Ой, бабоньки!
– Стойте здесь, – сурово приказала я. – Не расходитесь! Держитесь плечом к плечу, женщины и дети – в центр ота… круга. Староста, присмотрите за порядком! Где хата этого бобыля?
Проследив за направлением десятка трясущихся рук, я увидела далеко на отшибе приземистую хатку за высоким некрашеным забором.
– Прекрасно, – мрачно буркнула я себе под нос. – Заблудшая овечка. Ну что ж, юная пастушка, прогуляемся…
* * *
Животное встретило меня неприветливо. Стоило мне приоткрыть створку ворот, как оно разразилось пронзительно-въедливым лаем. Назвать это мелкое и облезлое существо собакой не поворачивался язык. Хватило угрожающего взгляда в ее сторону, чтобы шавка с визгом скрылась в конуре.
Окна покосившейся хатки были закрыты ставнями изнутри. В открытых сенях греблись куры. Стоило моей тени упасть за косяк, как они с истошным квохтаньем заметались по клетушке, взлетая над моими плечами и проскальзывая мимо ног.
Покачав головой, я переступила порог сеней, прислушалась, В воздухе кружились перья пополам с мелкой пылью. Из дома доносились хрипы и глухое утробное рычание.
Я тихонько придавила язычок щеколды и под сдавленный скрип двери проскользнула в горницу.
Первое, что бросилось мне в глаза, – пестрое лоскутное одеяло на печи. Вышеупомянутая постельная принадлежность выпирала высоким горбом, подергивалась, шевелилась, ритмично поднимаясь и опускаясь.
12 
