очень нудно 
50 
– Всем назад, на исходную точку!
На этот раз профессор – прекрасно различимый среди однообразных фигур в непрозрачных снаружи шлемах, поскольку был тут единственным четвероруким – попробовал задержаться, протестовать, барахтаться, но тут же угодил в медвежьи объятия Шибко и был доставлен к исходной точке в положении, когда его нижние конечности не касались земли вовсе.
Среди радужных струй показались колонны бледного сияния, распространявшегося снизу вверх, толчки сотрясали поверхность. Кирьянов видел, как Зорич, держа обеими руками какой-то продолговатый прибор, выглядевший крайне простым, как дырокол, раз за разом щелкает им, нажимая никелированный грибок наверху. В движениях штандарт-полковника впервые обнаружилась некоторая нервозность, и это не прибавляло спокойствия, наоборот… Вокруг менялись краски, приобретая все более холодные тона – фиолетовый, бурый, черный, – великанские качели раскачивались под ногами…
И вдруг все кончилось. Они вернулись на сиреневую «мишень», по-прежнему связанные белоснежным канатиком, а в куполообразном зале, вдоль стен, стояло сплошным кольцом множество людей, точнее, множество людей и существ, несколько десятков, напряженно и неотрывно таращась на вернувшихся – иногда весьма экзотическими органами зрения, с трудом опознававшимися в качестве таковых.
Стояла тяжелая тишина. Наконец командир станции прямо-таки вбежал на концентрические сиреневые полосы, бледный, с трясущимися губами. Схватив за руку оказавшегося ближе всех – Кирьянов так и не угадал, кого, – он выговорил прерывающимся голосом:
– Семьдесят один час, ребята… Я уже и не чаял вас оттуда выдернуть…
– Семьдесят один час – чего? – послышался спокойный голос Зорича.
– Это вас не было семьдесят один час по вашему стандартному времени, – ответил командир. – Мы думали, все, получилось только с девятой попытки…
От его голоса мурашки бегали по коже. Теперь только до Кирьянова начало помаленьку доходить, что они были на волосок… что они очень даже свободно могли и не вернуться из неведомых пространств, и лучше не пытаться даже гадать, что способно было приключиться с героическими звездопроходцами в тех, ни на что не похожих краях…
Глава одиннадцатая
Кажется, чего-то удостоен…
Генерал был невероятно правильный. Генералистее некуда. Ростом чуть не под потолок, косая сажень в плечах. Правда, он оказался не человеком, его физиономия была чем-то средним между человеческим лицом и курносой, брыластой мордой бульдога, но это лишь работало на образ. Вот уж в прямом смысле зверь, а не генерал, с какой стороны ни взгляни…
Он стоял у стола в актовом зальчике, высоченный, почти квадратный, основательный и несокрушимый, как египетская пирамида, в лазоревом мундире с золотыми кометами на погонах, внушительной коллекцией неизвестных наград на груди – среди них Кирьянов с ностальгической грустью углядел российский орден Почета – плетеными золотыми аксельбантами на левом плече и широким златотканым кушаком. Его безукоризненная русская речь, звучавшая трудами транслятора, все же удивительным образом напоминала громоподобное рычание могучего зверя. Правда, Кирьянов слушал вполуха: героизм и самоотверженность… беспрецедентный шаг вперед на тернистом пути научного познания Вселенной… долг и честь… В этом отношении мало что изменилось даже под другими звездами: слова были высокие и правильные, но казались не связанными с происшедшим, раздражали глупой высокопарностью, пышной казенщиной. «Все это уже было, мой славный Арата, – процитировал он, стоя с каменным лицом. – И на Земле, и под другими звездами…»
– Короче говоря, – прорычал генерал, пристукнув лапищей по столу так, что полированная коричневая плита жалобно скрипнула. – Хорошо поработали, душу вашу за хвост и об колено! Хвалю. И отмечаю, что наш сектор, бляха-муха, опять утер нос близлежащим, соседствующим, негласно соревнующимся… Чтоб так мне и дальше, орлы и соколики! Чего там воду в ступе толочь, подходи по старшинству, получай заслуженное! Штандарт-полковник Зорич!
Так и пошло – по старшинству. Когда подошла его очередь, Кирьянов сделал пять шагов к столу, принял из черной лапищи, покрытой жесткой, морщинистой кожей, синюю плоскую коробку с каким-то затейливым золотым вензелем на крышке. Усевшись на место, украдкой заглянул. Там, на синем бархате, покоилась восьмиконечная звезда размером с блюдечко, покрытая россыпью блистающих камешков, ежесекундно менявших цвет и оттенок, разноцветными эмалями, золотыми арабесками тончайшей работы. Регалия выглядела крайне внушительно.
50 
