очень нудно 
57 
На сей раз доверенная им техника представляла собой нечто вроде гигантских хоккейных шайб диаметром метров в десять и высотой не менее двух, не черных, как приличным хоккейным шайбам полагается, а белоснежных, зеркально сверкающих. Наверху помещалось углубление с удобным креслом и небольшим пультом – управлять этой штукой, а также проделывать нехитрые манипуляции с излучателями было даже проще, чем дистанционкой для телевизора, гораздо меньше кнопочек, с десяток, не более…
А впереди, метрах в ста, остановленные неизвестным излучением сверкающих машин, копошились те, ради кого их и забросили на эту долбаную планету, и они третьи сутки занимались несложной, совершенно не опасной, но монотонной и оттого надоевшей хуже горькой редьки работой. И неизвестно, что было хуже: работа или утомительное безделье, на сей раз длившееся уже более трех часов…
Впереди, насколько хватало взгляда, копошились тесно сбившиеся в кучи странные создания – нечто вроде оживших абстрактных скульптур, созданных не самым талантливым ваятелем. Или овеществленных видений законченного наркомана.
Если взять несколько вязанок длинных темно-коричневых мочалок и кое-как соединить их в некое подобие снопов, то примерно так это и будет выглядеть. Оживший сноп мочалок, груда длинных перепутанных волокон, сквозь которую проглядывает нечто вроде черного каркаса из палок, а в верхней части светится цепочка желтых шариков – то ли органы зрения, то ли… Да черт его знает, кому это интересно? Понаблюдав за скопищем мочалок третьи сутки, Кирьянов все же склонен был считать, что это глаза, но не взялся бы рьяно защищать свою гипотезу, благо от него это и не требовалось…
Да мать вашу за ногу! По необозримому скопищу загадочных аборигенов словно прошли широкие медленные волны, вся эта орда заколыхалась, поднялась над землей, сразу прибавив в высоте вдвое, тупо и нерассуждающе хлынула вперед, прямо на цепочку сверкающих боевых колесниц – а может, попросту пожарных машин.
Все это было до такой степени знакомо уже, обрыдло в высшей степени и не таило неожиданностей. Кирьянов вывел тот же верньер еще на три красных деления правее. Судя по реакции скопища, остальные в похвальном темпе проделали то же самое, результатом их трудов стала опять-таки привычная картина: коричневые существа, как-то ухитряясь не перепутаться разлохмаченными волокнами, отхлынули назад, на несколько метров, сбиваясь в компактную массу, едва ли не спрессовываясь в живую, колышущуюся стену.
Насколько можно судить по наработанному уже опыту, это сулило очередную передышку на пару часов. Убрав руки с пульта, Кирьянов зажег очередную сигарету, потом, не удержавшись, коснулся пояса и убрал «звуковой щит».
Все то же самое, разумеется. Как и в прошлые разы.
На него обрушилась лавина совершенно непонятных звуков – потрескивание, громкое, глухое и непрестанное, нечто вроде свиристенья, пронзительные писки, что-то вроде хриплого карканья и скрежета, хлопки, более всего напоминавшие звуки, с какими лопаются воздушные шарики.
Здесь и не пахло членораздельной речью, разумными словами, иначе транслятор непременно ухватил бы таковые и прилежно перетолмачил, как ему и положено. И тем не менее Кирьянов неким то ли восьмым, то ли девятым чувством улавливал смысл. Он не мог бы объяснить, как это получается, но руку дал бы на отсечение, что смысл улавливает…
Это была беда.
От метлообразных чудовищ веяло несчастьем, бедой, трагедией, катастрофой, чем-то роковым и неумолимым, гнавшим стадо аборигенов вперед и вперед, словно скопище леммингов. Окажись вместо передвижных излучателей шеренга неутомимо работающих пулеметов, они с тем же тупым упорством лезли бы вперед, на пару часов притихая после невидимого лучевого удара – такое было у него впечатление. А временами казалось, что от колыхавшейся на равнине орды густо веет волнами тяжелого и неприятного запаха – опять-таки запаха несчастья и беды, трагедии и боли.
Вот это уже было чистейшей воды самовнушение, мерцающий колпак надежно ограждал не только от пыли и бактерий, но и от любых запахов – и все же Кирьянов порой ловил себя на том, что хочется поплотнее забить ноздри ватой, которую здесь неоткуда взять…
Он коснулся кругляшка на поясе, и звуки моментально утихли, но не прошло навязчивое ощущение, будто с равнины воняет грязными лохмотьями и гнойными язвами, болезнью и бедой…
Ладно, они притихли пока что. Еще пару часов изнывать от безделья, а вот сигареты кончаются, не рассчитал…
57 
