очень нудно 
54 
— Да.
— Вот видите. А вы бы действовали. Так что — не нужно насчет палачей. Я тот, кто победил, а вы тот, кто проиграл. Две разновидности добра. Потомки разберутся. Такая уж завидная судьба у потомков — они смотрят на прошлое отстранение, объективно и беспристрастно, они раскладывают все по полочкам, приклеивают этикетки, возносят и низвергают, раздают награды и волокут за ноги на свалку истории. Они где-то там, впереди, а мы — здесь, живем и боремся, мы, возможно, не во всем правы, но не ошибается только тот, кто ничего не делает. Во что превратился бы мир, действуй мы, лишь имея стопроцентные гарантии успеха? Честь имею.
Я щелкнул каблуками, поклонился и вышел. Спустился в сад и закрыл за собой калитку, ощущая даже легкое разочарование — неужели вот так легко все кончится?
…Крохотная кассета вошла в гнездо. Я нажал кнопку.
— Плохо, да? — раздался спокойный голос Некера. — Так вот, решения я тебе подсказать не могу. Не вправе. Я только хочу спросить — готов ли ты, принимая свое решение, войти в Большую Историю? К суду потомков по самому большому счету? Больше мне тебе сказать нечего…
И — мертвое шуршание чистой пленки. Вот и все. Я сделал то, чего, безусловно, не позволил бы себе раньше, — схватил магнитофон с продолжавшей вращаться кассетой и швырнул его что есть силы. Он глухо стукнулся о стену и улетел под кровать, а потом сам повалился на постель пластом.
Сон не шел. Впрочем, что-то было, какая-то мутная полудрема, морок, из которого появлялись и проплывали перед глазами самые разные образы и картины, никоим образом меж собой не связанные: мертвое лицо капрала Черенкова среди сломанных тюльпанов долины Калиджанга, вывеска бара в Монреале, танцующая Сильвия, подбитый под Шпайтеном броневик, дымно горящий, шпили старинных томских зданий…
Потом я уснул все же. И видел во сне, как медленно, бесшумно рушились сверкающие стеклом и сталью высотные дома — какая-то нескончаемая улица, застроенная высотными домами, — как здания превращались в бесформенные кучи, над которыми стояли облака тяжелой пыли, как сквозь эти кучи с фантастической быстротой прорастали огромные цветы, желтые, красные, лиловые на ярко-зеленых коленчатых стеблях, как таяли груды щебня, как обнажалась влажная, черная, рассыпчатая земля и по ней осторожно шагали странные животные с огромными глазами, а в небе проносились какие-то крылатые, перепончато-сверкающие, и не видно людей, ни одного человека…
Когда я открыл глаза, за окнами было светло.
День четвертый
У крыльца ратуши меня встретил сотрудник полковника Артана, тот, что возил меня в бывший вычислительный центр. Все бы ничего, но тут же толпилось человек сорок, в которых любой 'простак за версту признал бы журналистов. Тут же на всякий случай ждали несколько полицейских и агентов в штатском — предосторожность при общении с возжаждавшими сенсации журналистами нелишняя.
Журналисты сделали стойку. Пока я шагал, экскортируемый детективами, они бежали следом, забегали вперед, задавали вопросы, на которые я не отвечал и вообще вел себя так, словно не видел их. Я не питал к ним никаких недобрых чувств — просто чувствовал себя чрезвычайно мерзко, не хотел никого видеть, хотелось как можно скорее со всем этим покончить…
Девушка в приемной смотрела на меня уже по-иному, и я подумал мельком, что искупил невольную вину перед ней — все же ей найдется, что рассказать подругам.
Всей оравой мы ввалились в кабинет мэра, благо там могли разместиться все. Мэр поднялся навстречу. Тут же стоял полковник Артан в парадном мундире с надраенными пуговицами и орденами, выглядел он как приговоренный к расстрелу, которому в последний миг сообщили, что казнь заменена увеселительной поездкой на Гавайские острова. За спиной мэра полукругом стояли человек десять в строгих темных костюмах — Отцы Города и Ответственные Лица. Господи, ну зачем они устроили весь этот балаган?
Журналисты, затаив дыхание, слушали, как я с помощью поставленной прямо на лист бумаги мэра мощной рации военного образца отдаю командирам частей кодированные приказы вскрыть надлежащие пакеты. Советник Фаул истово пялился на меня и беззвучно шевелил губами — то ли повторял за мной команды, то ли молился. Отцы Города и Ответственные Лица сияли.
Вот и все, и больше мне здесь делать нечего. Я повернулся было, но журналисты стояли передо мной, как спартанцы у Фермопил. Раздался боевой клич их племени:
54 
