14 
— К этнографическому музею, — сказал Дьякон, когда пролетели площадь.
Сзади во весь небосвод упала молния, затем, рыча, взлетел гром и, раскалывая землю, с чудовищным треском вонзился вслед за молнией. Дождь встал стеной, затуманив пространство. Мостовая бурно помчалась под уклон, вспениваясь, плеща мелкими волнами и вдруг, воронкой скатываясь в ливневую канализацию.
Теперь едва ползли, почти по кузов в воде, и Дьякон мучительно думал, что предпринять. Нельзя же мальчишку целые сутки держать на одном вине, к тому же надо менять пеленки. Да и просто необходимо хоть какое-то укрытие. Как же это он попал! Голова трещала, раскалывалась. Он со злобой посмотрел на сверток.
Они кружили по городу почти час. Свалилась за предместья гроза, схлынула вода, оставив полосы кофейного ила, взмыл голубой сонный пар, и серые лужайки сухого асфальта проклюнулись там и здесь.
— Едем на Дачную площадь, — наконец сказал Дьякон с отчаянием, и что-то в нем дрогнуло.
Игуменья прижала сверток к груди, точно не желая отдавать. Дьякону опять вдруг стало страшно от предстоящего завтрашним вечером.
— Да что с тобой? — прикрикнул он на Игуменью так, что водитель сурово и нетерпеливо покосился на них.
Взметнулись на холм, поворот, еще поворот.
— Здесь, — сказал Дьякон, открывая дверцу еще не остановившейся машины.
Он пробежал двор, оглушительно пахнущий сырым песком, свежевымытыми сосновыми досками, тополиным листом и сиренью. Остановился, вдруг ощутив, что голова и все тело становятся одновременно и невесомыми, и громоздкими. Метнулось в чьем-то окне крыло занавески. Он вошел в подъезд.
Она открыла сразу, и лицо ее как-то и жаляще, и жалеюще улыбнулось. Он молча стоял, глядя на нее и отчего-то чувствуя себя преступником.
— Проходи, — сказала она, и улыбка ее полетела к Дьякону, оплавляя, растапливая все, что в нем было застывшего, промороженного.
— Я не один, — кое-как выдавил он, не отпуская ручку двери.
Но ее улыбка осталась все такой же сияющей, звонкой — черная помада той памятной ночи заменена перламутровой, — и он, думая, что она не поняла, добавил:
— Я со своей…
— Хорошо, — сказала она, слегка по-звериному потягиваясь, приоткрывая волнующе-сонный холмик за отворотом халата. — Где же она?
Дьякон побежал вниз, забыв закрыть дверь.
Когда они возвратились — Игуменья бок о бок о ним, Дьякон не ожидал от нее такой решительности, — ведьма была уже в турой клетчатой юбке, тонкой полосатой кофточке, подобрана и одновременно уютна.
Игуменья, ни слова не говоря, едва кивнув, прошла к дивану. Дьякон изумленно, но и с облегчением следил за ней. Она уже распеленывала ребенка, разбрасывая в стороны углы одеяла. Мальчик спал, чуть подрагивали во сне крохотные ресницы. Вдруг носик его на мгновение сморщился, он поднял трогательно пухлые ручонки с ниточками складок у кистей и потянулся. Глаза у него приоткрылись и тут же захлопнулись. Он по-хозяйски положил ручонки на одеяло, выставив мягкие розовые впадинки подмышек, и опять уснул. Игуменья принялась его тормошить.
На губы ведьмы вспорхнула ласково-ядовитая улыбка, и она скользнула в боковую комнату, потянув Дьякона за собой.
Игуменья выпрямилась, глядя им вслед, и — Дьякон на миг обернулся — лицо у нее потемнело.
— Если ты не возражаешь, — приглушенно-звонко крикнула ведьма то ли Дьякону, то ли все-таки Игуменье.
Что было отвечать? Этот внезапный натиск не то чтобы ошеломил Дьякона, но расклеил, разобрал его мысли на части, и он опять обернулся, точно ища совета. Игуменья все смотрела на него, и взгляд ее — уже все более отстраненный и прощающий — испугал Дьякона. Это что ж, ради мальчишки она готова уступить его?
— Молоко в холодильнике. Подогреть можно в горячей воде, — сказала ведьма через его голову, и Дьякон понял, что вряд ли все это сошлось случайно: похищение приплода на день раньше срока, тяжкие поиски пристанища. И то, как легко он достал ее адрес: «Переулок за Дачной площадью, первый дом во дворе, третий этаж, квартира 37», — сказал Котис.
Котис! Сказал! Дьякон шагнул вслед за ведьмой, крепко закрывая за собой дверь.
Она робко-настороженно улыбнулась ему и отошла к окну. Полуприкрытая белыми дуновениями тюлевой занавески, подхваченная сбоку промытым жарким послегрозовым солнцем, ее фигура вдруг искряще затуманилась, вся одетая в золото.
— Чего ты хочешь? — спросил он задержанным протяжным голосом.
14 
