31 
– Кто они такие? – наступал Филипп Филиппович, сжимая кулаки на Шарикова.
Тот, шатаясь и прилипая к шубам, бормотал насчёт того, что личности ему неизвестны, что они не сукины сыны какие-нибудь, а – хорошие.
– Изумительнее всего, что ведь они же оба пьяные… Как же они ухитрились? – поражался Филипп Филиппович, глядя на то место в стойке, где некогда помещалась память юбилея.
– Специалисты, – пояснил Фёдор, удаляясь спать с рублём в кармане.
От двух червонцев Шариков категорически отперся и при этом выговорил что-то неявственное насчёт того, что вот, мол, он не один в квартире.
– Ага, быть может, это доктор Борменталь свистнул червонцы? – осведомился Филипп Филиппович тихим, но страшным по оттенку голосом.
Шариков качнулся, открыл совершенно посоловевшие глаза и высказал предположение:
– А может быть, Зинка взяла…
– Что такое?.. – закричала Зина, появившись в дверях как привидение, прикрывая на груди расстёгнутую кофточку ладонью, – да как он…
Шея Филиппа Филипповича налилась красным цветом.
– Спокойно, Зинуша, – молвил он, простирая к ней руку, – не волнуйся, мы всё это устроим.
Зина немедленно заревела, распустив губы, и ладонь запрыгала у неё на ключице.
– Зина, как вам не стыдно? Кто же может подумать? Фу, какой срам! – заговорил Борменталь растерянно.
– Ну, Зина, ты – дура, прости господи, – начал было Филипп Филиппович.
Но тут Зинин плач прекратился сам собой и все умолкли. Шарикову стало нехорошо. Стукнувшись головой об стену он издал звук – не то «и», не то «е» – вроде «эээ»! Лицо его побледнело и судорожно задвигалась челюсть.
– Ведро ему, негодяю, из смотровой дать!
И все забегали, ухаживая за заболевшим Шариковым. Когда его отводили спать, он, пошатываясь в руках Борменталя, очень нежно и мелодически ругался скверными словами, выговаривая их с трудом.
Вся эта история произошла около часу, а теперь было часа 3 пополуночи, но двое в кабинете бодрствовали, взвинченные коньяком с лимоном. Накурили они до того, что дым двигался густыми медленными плоскостями, даже не колыхаясь.
Доктор Борменталь, бледный, с очень решительными глазами, поднял рюмку с стрекозиной талией.
– Филипп Филиппович, – прочувственно воскликнул он, – я никогда не забуду, как я полуголодным студентом явился к вам, и вы приютили меня при кафедре. Поверьте, Филипп Филиппович, вы для меня гораздо больше, чем профессор, учитель… Моё безмерное уважение к вам… Позвольте вас поцеловать, дорогой Филипп Филиппович.
– Да, голубчик, мой… – Растерянно промычал Филипп Филиппович и поднялся навстречу. Борменталь его обнял и поцеловал в пушистые, сильно прокуренные усы.
– Ей-богу, Филипп Фили…
– Так растрогали, так растрогали… Спасибо вам, – говорил Филипп Филиппович, – голубчик, я иногда на вас ору на операциях. Уж простите стариковскую вспыльчивость. В сущности ведь я так одинок… «От Севильи до Гренады…»
– Филипп Филиппович, не стыдно ли вам?.. – искренно воскликнул пламенны Борменталь, – если вы не хотите меня обижать, не говорите мне больше таким образом…
– Ну, спасибо вам… «К берегам священным Нила…» Спасибо… И я вас полюбил как способного врача.
– Филипп Филиппович, я вам говорю!.. – страстно воскликнул Борменталь, сорвался с места, плотнее прикрыл дверь, ведущую в коридор и, вернувшись, продолжал шёпотом, – ведь это – единственный исход. Я не смею вам, конечно, давать советы, но, Филипп Филиппович, посмотрите на себя, вы совершенно замучились, ведь так нельзя же больше работать!
– Абсолютно невозможно, – вздохнув, подтвердил Филипп Филиппович.
– Ну, вот, это же немыслимо, – шептал Борменталь, – в прошлый раз вы говорили, что боитесь за меня, если бы вы знали, дорогой профессор, как вы меня этим тронули. Но ведь я же не мальчик и сам соображаю, насколько это может получиться ужасная шутка. Но по моему глубокому убеждению, другого выхода нет.
Филипп Филиппович встал, замахал на него руками и воскликнул:
– И не соблазняйте, даже и не говорите, – профессор заходил по комнате, закачав дымные волны, – и слушать не буду. Понимаете, что получиться, если нас накроют. Нам ведь с вами на «принимая во внимание происхождение» – отъехать не придётся, невзирая на нашу первую судимость. Ведь у нас нет подходящего происхождения, мой дорогой?
– Какой там чёрт! Отец был судебным следователем в Вильно, – горестно ответил Борменталь, допивая коньяк.
31 
