104 
И неизвестно, кто этим занимается: или оккупационные войска, действуя через подставных лиц из местного населения, или сами иракцы, по собственной инициативе, – чтобы прокормить семьи.
Но я ведь в России, подумал Олег. Хотя это еще ничего не значит, вспомнил он Чечню. Художник попытался переменить позу, но его без особых церемоний прижали грубым армейским ботинком к полу. А затем Олегу многозначительно продемонстрировали десантный нож.
Он тяжело вздохнул и закрыл глаза. Все понятно – лежи и не трепыхайся. И все-таки, куда летит самолет?
Объяснение пришло раньше, чем он думал. В какой-то момент его подняли, отклеили рот, и поставили перед открытой дверью самолета. Далеко внизу голубела узкая лента реки, зеленели рощи и радовали глаз четкой геометрией разноцветные поля.
– Полетаем? – услышал он над ухом веселый звонкий голос.
Олег обомлел. Он всегда боялся высоты, хотя и старался себя превозмочь. Но сейчас, глядя на далекую землю внизу, художник почувствовал внезапную слабость и тошноту. И потом – у него ведь нет парашюта!
– Полетаем, – ответил звонкоголосому чей-то бас.
И художник не успел опомниться, как оказался за бортом самолета.
Дикий ужас охватил все его естество. Он дико заорал, чувствуя, как его охватывает безумие. Страх пожирал Олега изнутри, словно червь яблоко. Глаза вылезали из орбит, ветер хлестал его, бил по лицу, ворочал в воздухе, как тряпичную куклу… а земля все приближалась, и приближалась.
Когда он почувствовал, что еще немного и у него разорвется сердце, чьи-то сильные руки обхватили его поперек туловища, раздался щелчок карабина, замыкающегося на скобе монтажного пояса, затем послышался хлопок вытяжного парашюта, и Олег, подвешенный к парашютисту на прочном фале, плавно приземлился.
Чтобы тут же потерять сознание…
Его привели в себя достаточно быстро и бесцеремонно, с силой отхлестав по щекам.
– Очнись, тетеря! – раздался знакомый бас. – Да живой ты, живой. Приедешь домой, трусы поменяй. Штаны, вроде, не мокрые, но проверять не будем.
Послышался чей-то смех.
Олегу помогли встать (путы уже были сняты). Перед ним стоял обладатель баса, худощавый мужчина с удивительно широкими для его небольшого роста плечами. Он так и не снял маску.
– Просили передать тебе всего три слова – больше не шали, – пробасил он внушительно. – От себя добавлю – в следующий раз при десантировании тебя могут и не поймать. Очень неприятное зрелище, когда человек разбивается о землю, если у него не раскрывается парашют. Это даже не человек, а окровавленный мешок с костями. Бывай… счастливчик.
Парашютисты быстро запрыгнули в УАЗ цвета «хаки» без номеров, мотор микроавтобуса взревел, и Олег остался один среди чистого поля.
Жив… Жив! Чувствуя, что подкашиваются ноги, Олег сел. Над головой жужжали пчелы, занимаясь своим повседневным трудом, в рощице неподалеку щебетали какие-то птички, солнце каталось по небу колобком, уворачиваясь от мелких тучек, дел легкий низовой ветерок…
Жизнь передвигалась по наезженной колее, как прежде. Она казалась простой, ясной и радостной. И в то же время что-то было не так.
Это сомнение словно заноза больно кололо под сердце; Олег пытался понять, что его смущает, но голова стала пустой и звонкой, и мысли никак не могли нащупать верную тропинку среди только что испытанных переживаний и убийственно неприятных эмоций.
Наконец в воздухе раздалось что-то наподобие «бамц!», и художник вдруг начал мыслить вполне логично и содержательно. Правда, от этого ему легче не стало.
Олег вдруг понял, что ему никуда не спрыгнуть с той телеги, в которую запряжены взбесившиеся кони и которая несется неизвестно куда, скорее всего, в пропасть. И что если он и дальше будет упрямиться, то его ждут страдания, которые трудно представить.
Кто мог заказать это «десантирование» без парашюта? Папаша Маргариты, Георгий? Вряд ли. Столь изощренный способ привести в чувство зарвавшегося слугу им бы и в голову не пришел.
Максимум, на что способны эти господа, это послать двух-трех крепких парней из личной охраны, чтобы они хорошо намяли ему ребра. Очень убедительный аргумент, и чаще всего срабатывает безотказно.
Нет, полет в бездну придумал кто-то поумней, настоящий садист. Карлуха, сволочь, фриц недобитый! Как он сказал: «Смертельно?… Это, знаете ли, все ставит на свои места… Интересная мысль…»
Немец уже тогда знал, как и чем укоротить строптивца. Ожидание близкой смерти, страшнее самой смерти.
104 
