3 
Ее голос звучал ровно и непринужденно, что в сочетании с картинкой на экране заставило Мазура в который раз увериться в коварстве женской натуры.
– Да тут неподалеку, – сказал он. – С местными. Скоро приду.
И повесил трубку, не без злорадства наблюдая, как Олеся кинулась одновременно и одеваться, и приводить в порядок постель – без малейшей растерянности, впрочем.
Он повернул голову, заслышав стук во входную дверь. Быстренько выключил пульт, отнес телефон на стол, тщательно притворил за собой дверь задней комнатки и постарался придать лицу самое спокойное выражение. Выдвинул пару ящиков стола, вывалил груду каких-то бумаг – следовало надежно мотивировать свое пребывание здесь...
Потом, не мешкая, прошел к двери и повернул головку замка.
На пороге стоял старый африканец в белоснежном костюме, опиравшийся на черную трость с резным набалдашником слоновой кости в виде какого-то африканского истуканчика: то ли божок, то ли просто предмет народного творчества. Несмотря на преклонные годы, старикан держался прямо, молодецки развернув плечи и высоко держа голову: курчавая шевелюра прямо-таки ослепительно седая, как и густая бородка. На левой щеке – изрядный шрам от скулы до подбородка, а на правой руке недостает двух пальцев. У него и все тело, Мазур помнил, должно быть в шрамах. Серьезный старичок, с бурной биографией, иному таких перипетий на три жизни бы хватило...
Мазур застыл, честно говоря, в некоторой растерянности – не ожидал такой вот встречи, нос к носу. Старик как ни в чем не бывало сказал:
– Меня зовут...
– Ну что вы, – сказал Мазур, очнувшись от легонького остолбенения, – кто же вас не знает, господин Мозес Мванги... Честно говоря, не думал, что когда-нибудь придется познакомиться.
– А вы, насколько я понимаю, и есть тот самый адмирал, которого считают лучшим консультантом по безопасности?
– Я не настолько самонадеян, – сказал Мазур.
– И все же, учитывая, что вы сделали нынче утром... Вы разрешите войти?
– Да, конечно, – Мазур торопливо посторонился. – Собственно, это не мой дом, так что разрешения можно и не спрашивать...
Старик прошел в кабинет и, заложив за спину руки с тростью, принялся неторопливо разглядывать всевозможные диковины. Мазур таращился ему в затылок с суеверным уважением, не в силах даже приблизительно описать свои ощущения: все равно как если бы объявилась в дрожании раскаленного воздуха и сиянии радужных огней машина времени и оттуда вышел кто-нибудь вроде молодого Фиделя Кастро или Лумумбы.
Дедушка Мозес Мванги, без преувеличения говоря, был живой легендой. Персонифицированным в человеческом облике историческим периодом. В точности по классикам: когда Антон мастерил модельки и играл в Вильгельма Телля, у Араты Горбатого еще не было горба, а был он строен, как тополь...
Когда Мазур еще маршировал под стук веселого друга барабана в пионерском галстуке, Мозес Мванги уже сложил с себя сан священника, сообразив, что выбрал не ту дорогу, и подался к тем, кто боролся за независимость более осязаемыми аргументами вроде динамита и неведомо где раздобытых автоматов «шмайсер». Когда Мазуру стукнуло шестнадцать, в летнем комсомольском лагере как раз устроили вечернее факельное шествие типа митинга, и приезжая активистка райкома долго рассказывала у костра о героической борьбе чернокожих повстанцев за независимость, а также клеймила позором палачей из португальской охранки, в числе прочих заточивших в камеру смертников героического борца Мозеса Мванги. Они даже тогда какую-то резолюцию вынесли, по-юношески максималистскую: мол, категорически требуем от португальского империализма немедленно прекратить и не допускать впредь... Хотя, исторической точности ради следует заметить, Мазур с приятелями (хотя и были искренними комсомольцами, верившими всему, чему учили) больше пялились на активисточку, чем пылали праведным гневом: все-таки шестнадцать лет – это шестнадцать лет, стоял расцвет мини-юбок, ножки у активистки были ужас как хороши, не говоря уж о прочем, так что от фантазий зубы сводило...
А в общем Мозес Мванги был, без дураков, живой легендой. И пытали его в застенках не понарошку, и из камеры смертников он бежал всерьез, и лихо партизанил в лесах, и поезда под откос пускал, и потом, когда колонизаторы слиняли, в столицу входил с первым броневиком.
А когда пришла независимость, выяснилось, что настоящего-то лиха дядя Мванги еще не хлебал...
3 
