110 
Рушились горы, ходуном ходила земля. «Блажен, кто посетил сей мир в его минуты роковые…» — неожиданно всплыло в голове у поручика, и он горько покривил губы. Мысли ворочались вяло, уныло. Он подумал, что гора, на которой стояла вилла, тоже могла уже рухнуть, погребя под обломками карету, — но это не вызвало ни страха, ни даже тревоги. Какое-то странное равнодушие охватило его, он ничего не ждал, ничего не боялся и ни на что не надеялся — просто сидел, сгорбившись, в мягком кресле, безразлично глядя за борт.
…Когда лодка пошла вниз, он отстраненно отметил, что местность изменилась: часть горы с лесом обрушилась вниз, но и вилла уцелела, и стоявшая поодаль целехонькая карета. Всего-то сажени три-четыре отделяло ее от обрыва, сверкавшего свежеотломленным камнем.
— Ваши благородия! Ваши благородия!
Усатый унтер кинулся к ним, он и смеялся, и плакал, и мелко-мелко крестился, обуреваемый разнообразнейшими переживаниями.
— Ваши благородия! Это ж конец света!
— В какой-то степени… — сказал Стахеев почти спокойно. — Быстрее! Все внутрь!
Поручик оглянулся. Теперь, после того, как лес обрушился вниз, открылся великолепный вид на многие версты вокруг. Горная цепь, замыкавшая обширную долину, дрогнула, вершины словно раздались в стороны, и откуда-то из глубины ударило невероятное алое пламя, освещая снизу черную пелену, уже, казалось, застилавшую весь мир. Зрелище было столь грандиозное и жуткое, что поручик засмотрелся, как завороженный. Чья-то рука ухватила его за ворот, пихнула внутрь, толкнула в железное креслице. Все закачалось, карету сотрясло. Полковник с исказившимся лицом рванул вниз черный рычаг с массивной рукоятью, и вокруг стал сгущаться знакомый туман, пронизанный электрическими разрядами. Какое-то, достаточно долгое время, было совершенно непонятно, то ли они рушатся в бездну вместе с горой, то ли все прошло, как надлежит…
Эпилог
Один солдат на свете жил, красивый и отважный…
Он вслед за полковником и Маевским прошел по гулкой металлической лесенке, спустился на пол и стоял, привычно держа руки по швам, пока полковник отдавал рапорт Зимину. Не слышал, кажется ни слова. Генерал, широко улыбаясь, говорил ему что-то, тряс руку, он оставался равнодушен, желая одного — чтобы все быстрее закончилось.
Закончилось наконец. Он пошел вслед за Маевским. Находившиеся в зале люди никакого внимания на него не обращали — и отбытия, и возвращения из самых разных эпох давно стали делом привычным. Только возле самого выхода он вдруг форменным образом натолкнулся на любопытный взгляд — юный подпоручик в мундире с артиллерийскими кантами, совсем мальчишка, таращился на него с неописуемым восторгом. Как он сам, должно быть, совсем недавно смотрел на офицеров, вернувшихся из времен Иоанна Грозного. Новенький, конечно. В душе у поручика не шевельнулось ничегошеньки, он прошел мимо, механически переставляя ноги, чувствуя лишь безмерную тоску и опустошенность.
Он не сразу понял, что его куда-то ведут за локоть.
— Пошли-пошли, — ободряюще сказал Маевский, уверенно направляя его к незнакомой лестнице, на которой поручик никогда прежде не был. — Не надо тебе сейчас домой, уж поверь моему слову… Утром. Завтра…
Поручик не противился. Самый обычный казенный коридор, аккуратные ряды дверей по обе стороны. И Маевский распахнул одну. Небольшая прихожая, небольшая гостиная. Самая обычная меблированная квартирка, показавшаяся на какой-то миг поручику диковинной и чужой. Он словно бы заново привыкал к мебели и людям, к своему времени.
Опустился в кресло рядом с круглым столиком, на котором уютно светил зеленый абажур лампы — в точности такая осталась дома, в Шантарске. Стукнула бутылка, скрипнула пробка. Коньяк полился в стопки.
— Ну, с боевым крещением! — сказал Маевский. Поручик вяло кивнул и выпил залпом. Он отчаянно подыскивал слова. Должны быть какие-то слова, возвышенные и важные, достойно завершавшие все ими испытанное и пережитое… или нет? И все проще? Служба…
— Вот странно, — сказал он тихо. — Я безумно люблю свою жену. Но я никогда не смогу ее забыть…
— Поздравляю, — сказал Маевский. — Ты взрослеешь… Жизнь, знаешь ли, затейлива …
В его голосе не было ни фальшивого сочувствия, ни ненужного утешения, за что поручик был ему безмерно благодарен.
— Кирилл, — сказал он все так же тихо. — Но ведь они, получается, живы сейчас?
110 
