очень нудно 
38 
– Спасибо, учитель… – Я склонил перед ним голову, пытаясь скрыть неожиданно навернувшиеся на глаза слезы.
Я был растроган. И до глубины души благодарен. Не будь Юнь Чуня, кто знает, как сложилась бы моя одиссея в Гималаях.
Возможно, мои косточки уже белели бы в каком-нибудь ущелье неподалеку от поселения разбойниковгуркхов. А может, меня мирно похоронили бы китайцы во главе с шафрановым старцем под грохот барабана деревенского юродивого.
– Спасибо…
Похоже, отшельник понял мое состояние. Он задумчиво покивал, а затем вдруг решительно встал и потянул меня за собой:
– Идем. Я тебе кое-что покажу…
Мы вошли в пещеру. Юнь Чунь направился в ее дальний конец, снял сшитый из шкур горных козлов ковер, украшающий неприветливые камни, пошарил рукой в углублении на уровне своего роста… и от толчка часть стены сдвинулась неожиданно, открыв еще одну, замаскированную пещеру.
Чем дальше, тем больше я удивлялся. По приглашению старика я последовал за ним вглубь.
Пещера оказалась миниатюрным храмом. Ничего примечательного – небольшая бронзовая статуя Будды, несколько лакированных китайских шкатулок на низеньком деревянном столике, множество зажженных свечей толщиной с запястье моей руки.
Несмотря на скромные размеры и пожирающее кислород пламя ритуальных восковых светильников, воздух в мини-храме был свеж и чист, разве что с небольшой примесью запахов ароматических смол, тлеющих в бронзовых курильницах по сторонам статуи.
Юнь Чунь, постояв какое-то время с опущенной головой, молитвенно сложив перед собой руки лодочкой, снова позвал меня, и мы с трудом протиснулись в не замеченную мною расщелину, уходившую в глубь горы.
Судя по направлению воздушного потока, постепенно расширяющаяся расщелина служила вентиляционным штреком пещеры-храма.
Шли мы пять минут и двадцать четыре секунды – теперь, благодаря тренировкам по системе хэсюэ-гун, я мог определять время с ошеломляющей для непосвященных точностью, будто внутри у меня тикал самый совершенный швейцарский хронометр.
Вскоре расщелина превратилась в естественно образованный туннель; в конце него оказалась просторная пещера, по форме напоминающая червивую фасоль; вместо червоточины в дальнем ее конце ярко светилась голубовато-серая заплата осенних сумерек.
– Там, – указал Юнь Чунь на отверстие в скале, – запасный выход. О нем никто не знает… кроме тебя. В жизни полно всяких неожиданностей, и глуп человек, заранее не готовящийся к ним. Ладно, пусть не глуп, но недальновиден.
Я молча кивнул, соглашаясь. Я все еще был в состоянии легкой эйфории – как мало, оказывается, я знаю об этом человеке!
– Здесь, – несколько раз благоговейно поклонившись, сказал отшельник, – покоится прах моего учителя.
Он указал на полированную мраморную плиту; посредине нее стояла погребальная урна из яшмы, украшенная золотой сканью.
– Это был воистину святой человек. Учитель прожил свыше сотни лет, но и перед смертью, когда энергия ци не смогла больше удерживаться в сосуде его бренной оболочки, он одним ударом смог пробить отверстие, через которое теперь сюда заглядывает солнце и свежий горный воздух омывает последнее земное пристанище Великого Мастера хэсюэ-гун. Он приказал похоронить его именно здесь. И умер на следующий день со словами: "Я так решил". Учитель еще мог жить, усилием воли удерживая остатки жизненной энергии. Но он был мудр, а потому просто остановил сердце. У каждого своя карма[41], и глупо стараться изменить ее. Улучшить, несколько подправить, спрямить извилистые житейские потоки – да. Перекроить, повелевать ею – нет. Учитель знал, что пришло его время…
Юнь Чунь надолго задумался, скорбно глядя на урну.
– Когда я попал сюда, – наконец снова заговорил он, – на мне не было живого места. Я скитался по горам около года. Я так одичал, что мог за горсть риса убить человека. Любого человека – будь то мужчина в расцвете сил, женщина или старик. Я не боялся вида крови – сколько мне пришлось ее увидеть… И в "коммуне", где я колол гранит, и когда решился на побег – я убил трех охранников, а их командира взвода, настоящего садиста, разорвал на куски. И после, уже по пути в горы, мне приходилось убивать. Даже не изза куска хлеба, а просто от страха быть пойманным. От одного только упоминания о ножных кандалах я приходил в ужас и готов был сделать что угодно, лишь бы никогда больше не слышать их сводящий с ума звон.
38 
