8 
Вам должно быть известно, святой отец, что перед лицом смертельной угрозы тело наше не внемлет доводам рассудка: оно продолжает бороться за жизнь даже тогда, когда разум приходит к выводу, что все кончено и спасения нет. Я попытался дотянуться до фитиля, чтобы затушить его, но мою простреленную ногу пронзила такая боль, что я с криком распластался на грязном каменном полу, не в силах пошевелиться. Глаза мои неотступно следили за шипящим огоньком, который, мигая и дымя, сантиметр за сантиметром поглощал фитиль, пальцы скребли холодный камень, как будто надеялись оторваться от обездвиженного тела и самостоятельно погасить этот погибельный огонь. В этот момент пол подо мной вдруг подпрыгнул, как живой, в воздух поднялись облака известковой пыли и моих ушей коснулся приглушенный грохот. Со сводчатого потолка подземелья посыпался мелкий мусор, упало несколько кирпичей. Я понял, что начали рваться заложенные нами мины, и обратился к Господу с короткой молитвой, в которой просил отпустить мне мои грехи.
Словно в ответ на мою бессвязную молитву, земля подо мной содрогнулась с такой силой, что меня подбросило в воздух. С потолка и стен градом посыпались камни, и один из них чувствительно ударил меня по спине. Мерцающий огонек фитиля все еще светил мне сквозь облака дыма и пыли, и в этом неверном свете я увидел, как с противоположной стены подземелья обрушился огромный пласт штукатурки. Вслед за ним потоком хлынули сдвинутые с места кирпичи, открыв просторную потайную нишу.
Все это произошло намного быстрее, чем об этом можно рассказать словами, святой отец. Шипящий, как рассерженная змея, пороховой огонек не пробежал еще по фитилю и двух метров; события были спрессованы так плотно, словно краденые собольи шубы в генеральском возке. В дымном оранжевом полусвете я увидел, как из отверзшейся ниши стали вываливаться окованные железом и медью тяжелые сундуки и ларцы.
Святой отец, которого заметно утомила эта продолжительная исповедь, при упоминании о сундуках навострил уши.
— Сундуки, сын мой?
— Именно сундуки, святой отец, и притом такие старые, что держались они, как я понимаю, исключительно благодаря оковке. От удара об пол один из них раскололся с треском, который я расслышал даже сквозь грохот взрывов, и из него вылетели золотые монеты и украшения вперемежку с какими-то заплесневелыми книгами в кожаных переплетах и пергаментными свитками, на коих болтались, как мне показалось, печати. Клянусь вам, святой отец, это было такое зрелище, что я даже позабыл о своем отчаянном положении. Не знаю, откуда взялись силы, но мне удалось оттолкнуться здоровой ногой от пола. Я почти дотянулся до лежавшей в двух шагах от меня груды золота. Алчность, скажете вы, но не надо забывать о том, что я всего-навсего солдат, не получивший за свое беззаветное служение императору ничего, кроме мук, унижений и увечий.
Так вот, мне почти удалось дотянуться до золота. В это самое мгновение очередной удар сотряс подземелье. Рвануло где-то совсем недалеко. Огромный камень, сорвавшись со свода, с фантастической точностью обрушился прямо на тлеющий фитиль, погасив его. Стало темно, и в этой темноте я услышал, как рушатся стены. Пыль забила мне рот и ноздри; я решил, что сейчас задохнусь. Что-то тяжелое, неимоверно твердое и угловатое обрушилось на мою левую руку, я почувствовал невыносимую боль, услышал хруст ломающихся костей и закричал, не слыша собственного крика в адском грохоте обвала. Затем что-то ударило меня по затылку, и я лишился чувств.
Он замолчал, заново переживая давний кошмар.
Иезуит терпеливо ждал продолжения, с невольным сочувствием разглядывая его жалкую фигуру. Кувшин с вином уже опустел; калека, окончательно забывшись, снова вынул кисет и, привычно орудуя одной рукой, набил трубку. Окутавшись облаком табачного дыма, он откинулся назад, опершись лопатками о бугристую каменную стену. Глаза его опустели, обратившись в себя. Поняв, что продолжения можно и не дождаться, иезуит первым нарушил молчание.
— Рассказ ваш внушает ужас и удивление, сын мой, — осторожно произнес он. — То, что вы остались живы после столь суровых испытаний, и впрямь наводит на мысль о чуде.
— Это действительно было чудо, — очнувшись от своего транса, согласился калека, — и сотворила его святая Дева Мария. Вот только я никак не возьму в толк, зачем она это сделала. Ведь она не могла не знать, что все закончится именно так.
— Пытаясь толковать волю Господню, легко впасть в ересь, — заметил иезуит. — Я не берусь это делать, да и вам не советую.
8 
