46 
Юрий ногой отшвырнул пистолет в сторону, где до него не смог бы дотянуться никто из нападавших. Теперь их оставалось только двое: тип с монтировкой, у которого были страшно разодраны об асфальт руки и лицо, приближался справа, бережно придерживая рукой ушибленную мошонку, а бывший "живой щит", держа подобранный с земли кастет в левой руке, подкрадывался слева, целясь зайти за спину. Правая рука безжизненно свисала вдоль его тела. Она не была сломана или хотя бы вывихнута, но наверняка сильно болела. Капитан полагал, что болеть она будет еще долго.
Трое остальных были выведены из строя всерьез и надолго. Из них троих только Смык оставался в сознании.
Он отполз в сторонку и, прислонившись к стене дома, баюкал сломанную руку, скрипя зубами от боли и бессильной ярости. Вдобавок ему было страшно: простенькое, незатейливое дело, порученное Кутузовым, обернулось вдруг бойней почище тех, что три раза в неделю происходили на арене "Олимпии". Смык попытался встать, надо было линять отсюда, пока не стало совсем поздно. Голова, в которой от удара Французова все содержимое, казалось, смешалось, превратившись в какой-то чудовищный гоголь-моголь, немедленно закружилась с пугающей, нарастающей скоростью, к горлу подкатила тошнота, и Смык с глухим стоном снова опустился на асфальт. Кроме всего прочего, он не понимал, почему всех их до сих пор не замели легавые. В двух шагах отсюда шумел Литейный, горели огни реклам, шурша покрышками по асфальту, проносились лаково сверкающие иномарки, звучали голоса и смех прохожих, а здесь, в этой провонявшей сырой штукатуркой каменной щели происходило форменное убийство. Собственно, именно за этим они сюда и приехали, но кто же знал, что убивать будут не они, а их! Такой расклад Смыка совершенно не устраивал. Не совсем понимая, что делает. Смык на заднице пополз вдоль стены, помогая себе здоровой рукой и стараясь не стонать от чудовищной боли, дравшей на куски правую руку. Когда он смотрел на эту руку, нелепо и страшно вывернутую в обратную сторону в локтевом суставе, ему хотелось разреветься в голос, как ребенку, от боли и обиды.
Запасной выход клуба все еще был приоткрыт, и Смык инстинктивно заполз в эту щель, забился в нее, как таракан, увернувшийся от просвистевшего в миллиметре несущего смерть веника. Когда закрывшаяся дверь отгородила его от побоища, к нему отчасти вернулась способность соображать. Этот бесноватый, который сломал ему руку, как сухую ветку, и сейчас доламывал Красного и Пирога, наверняка захочет вернуться и спросить у Моряка, откуда под дверью взялась засада. На Моряка плевать, но вот если этот козел, возвращаясь, обнаружит в коридоре его. Смыка… Ни о каком сопротивлении не могло быть и речи: после краткого знакомства с Французовым у Смыка осталось ощущение как от столкновения с трамваем. Это было быстро, твердо и сокрушительно – конечно же, вовсе не для трамвая, а для Смыка и его коллег. Вдобавок это было очень больно. Повторять этот опыт Смыку не хотелось. Оглянувшись, он увидел дверь в туалет и, с трудом поднявшись на колени и опираясь о пол здоровой рукой, на трех конечностях, как покалеченный пес, заковылял туда. Добравшись до туалета, он заперся там на задвижку и обессиленно опустился на грязный кафельный пол, с облегчением прислонившись пылающим лбом к холодному фаянсу унитаза.
Глава 9
Монтировка с глухим похоронным звоном отлетела в сторону, и последний из нападавших, неловко взмахнув руками, словно пьяная ворона, забывшая, что именно нужно делать для того, чтобы взлететь, с тупым звуком врезался головой в дверцу своего вездехода и съехал на асфальт, не подавая признаков жизни. Юрий немного удивился: удар был не настолько силен, чтобы выключить крепкого молодого мужчину, но тот, похоже, и впрямь потерял сознание. Французов пожал плечами. Он был далек от того, чтобы делать обобщения типа "ну и молодежь нынче пошла", полагая, что каждый волен сам выбирать себе образ жизни. Если ты слаб, не лезь драться, а если все-таки полез, потом не жалуйся.
Впрочем, никто и не жаловался. Все лежали тихо и мирно, до поры пребывая в блаженном неведении относительно заработанных в этом сражении увечий.
Юрий невесело усмехнулся: тоже мне, сражение.
На все про все ушло не более пяти минут, хотя, как всегда, казалось, будто драка длилась бесконечно. Французов закурил, внимательно приглядываясь к своим рукам, – не дрожат ли. Руки не дрожали, огонек зажигалки ни разу не встрепенулся, пока капитан неторопливо прикуривал сигарету. Курить хотелось неимоверно – опять же, как всегда после драки.
46 
