очень нудно 
74 
– Мама! – позвал Григорий. И розарий, и дом, и двор ответили ему гулким молчанием. Даже эхо не повторило его крика. – Мама! – уже с отчаянием в голосе закричал Вырезубов.
На этот раз звоном отозвалось стекло в оранжерее – тихим тревожным звоном.
– Чего кричишь? Криком делу не поможешь, – рассудительно сказал Илья, заглядывая в окно гостиной.
Газета с телевизионной программой на неделю лежала на столе. Рядом с ней замер маркер. Мать обычно подчеркивала в программе все мелодрамы на неделю вперед. Теперь же подчеркнутыми оставались только фильмы понедельника и вторника.
– Мама… – растерянно произнес Григорий. – Куда же вы подевались?
Даже сама мысль о том, что мать могла покинуть двор, не приходила братьям в голову. За покупками, продавать цветы неизменно отправлялись лишь Григорий с Ильей. Мать покидала дом чрезвычайно редко, и то исключительно в сопровождении сыновей.
– Может, опять? – прошептал Илья.
– Думаешь, в подвал пошла?
– Топор где?
– На веранде нет, я уже смотрел, сам об этом подумал. Мы же эту бабу не трахали.
– Думаешь, мама не видела, какими глазами ты на девчонку смотрел?
Страх перед родительницей заставлял братьев говорить шепотом и посекундно оглядываться.
– Пошли посмотрим.
Братья крались по двору, словно воры, забравшиеся в чужую усадьбу.
– Мама, мама!..
Розарий, в котором гулял сквозняк, встретил их шелестом плотных листьев розовых кустов. Приторный, сладковатый запах почти целиком выветрился, в розарии было непривычно прохладно и свежо.
Григорий прикрыл дверцу. Уже с самого порога братья заметили, что люк открыт настежь.
– Точно, там! – проговорил Илья, приложив палец к губам.
Братья прислушались. Они замерли в позах школьников, забравшихся в чужой сад и заслышавших шаги сторожа. Лишь только ветер чуть позванивал стеклами, да журчала вода из неплотно прикрытого крана.
Илья первым набрался смелости заглянуть в подземелье. Но свет внизу был погашен, и что там делается, понять было невозможно. Что-то неподвижное белело внизу. Когда глаза немного привыкли к темноте, он понял, что это женское тело.
"Зарубила-таки!” – подумал Илья, но вслух высказывать свою догадку побоялся.
Илья с Григорием спустились вниз, на этот раз ступая, вопреки обыкновению, тихо. А когда зажгли свет, то ойкнули в один голос и бросились к распростертой на бетонном полу матери.
– Жива, жива… – бормотал Илья, прикладывая пальцы к сонной артерии.
Пульс был вполне сносным, женщина дышала, хотя поверхностно и неровно.
– Сейчас, мама, мы сейчас… – суетился Григорий в поисках холодной воды.
– За нашатырем дуй, – закричал Илья.
– Где я его возьму?
– В аптечке, в микроавтобусе.
Григорий бросился наверх. Вернулся ок быстро, словно выскочил в розарий, развернулся на каблуке и снова нырнул в люк. Между указательным и средним пальцем он сжимал стеклянную ампулу. Григорий не утруждал себя поисками носового платка, раздавил стеклянный цилиндрик прямо в пальцах, порезав кожу. Нашатырь смешивался с кровью, резкий запах распространился в подземелье.
Вырезубова неровно вздохнула, дернулась и открыла глаза. Сперва она не замечала своих сыновей, видела лишь светлеющий прямоугольник люка и лестницу, уходящую в звездное небо. В первый момент женщина подумала, что умерла и теперь ей предстоит путь в замогильный мир. Две капли нашатыря, смешанного с кровью, сорвались с пальцев Григория и упали ей на шею.
Женщина медленно подняла голову и посмотрела на сыновей. Вспомнила, что произошло, сообразила, что земная жизнь продолжается.
– Кто вас так, мама? – поправляя на лбу матери седую прядь, сочувственно поинтересовался Илья. Вырезубова зло оттолкнула заботливую руку.
– Она.., сучка, которую вы в дом притащили. Все она, – скрюченный палец дрожал от негодования.
Илья сжал в руках короткие обрывки веревки, перепачканные кровью.
– Вот сучара! – шипел он.
– Ты при матери не выражайся.
Вырезубова хоть и чувствовала себя неважно – кружилась голова, но положение обязывало ее держаться с достоинством.
Она отстранила от себя Илью.
– Руку-то перевяжи. И запомни, никогда больше не давай мне нашатырь нюхать. Не люблю.
– Почему?
– Он туалетом воняет.
– Хорошо, мама, не буду.
Вырезубова стояла держась за тонкие металлические перила лестницы, и холод стали возвращал ее к жизни.
74 
