2 
Он толкнул скрипучую дверь со старомодной ручкой и очутился в просторном, очень грязном зале. В зале ожидания пахло пирожками с капустой, жаренной на старом растительном масле рыбой и еще чем-то таким, чем пахнут все железнодорожные вокзалы, неуловимым, но вечным и патологически несъедобным. Здесь расположилось с полдюжины пассажиров. Двое бомжей спали на расстеленных газетах, укрывшись телогрейками; люди, менее искушенные жизнью, дремали, сидя на исцарапанных гнутых фанерных лавках, по надписям на которых можно было восстановить не только историю поселка, но и всей России: кто когда уходил в армию, кто когда вернулся в родные места, кто закончил профтехучилище и в каком году, кто приезжал в поселок на каникулы, кто кого любил прямо на этих лавках, кто кому изменял, кто дурак, а кто гомосексуалист, кто трахает кобылу, а кто предпочитает оральный секс или удовлетворяет себя сам. Все это графическое великолепие свидетельствовало о том, что Старый Бор и его железнодорожный вокзал – места, не обделенные богатой историей.
Буфетчица, едва скрипнула дверь, повела себя как собака, прикорнувшая в будке, – открыла вначале левый глаз, затем правый. Увидев, что посетитель – человек солидный, аккуратно одетый, да и не пешком пришел (на пальце у него покачивались ключи от автомобиля) тряхнула головой. Золотые сережки закачались, буфетчица, абсолютно не стесняясь посетителя, зевнула, широко раскрыв рот, закинула пухлые руки за голову и сладко потянулась. Сна, как не бывало.
На губах проступила любезная улыбка.
Мужчина с очень прямой осанкой, с гордо вскинутой головой шел между рядами кресел, в густой шевелюре и бороде поблескивали капельки дождя. Его появление в зале вызвало определенный интерес. Бомж, настолько отрешившийся от условностей жизни, что даже не помнил года своего рождения, приподнял край телогрейки, из которой торчали клочья ваты, и принялся заскорузлыми черными пальцами тереть маленькие глазки, лишенные ресниц. Их отсутствие не было последствием болезни, они регулярно отрастали и так же регулярно сгорали в пламени спичек, когда их обладатель пытался поджигать коротенькие окурки, подобранные на перроне.
Бомж не верил собственным глазам, продолжая их тереть, словно пытался отогнать навязчивое видение. Ему казалось, что мужчина в черном не идет по заплеванному плиточному полу, а парит над ним – так ровно он двигался. «Фу, черт, как пророк Илья идет!»
И тут за арочным окном зала ожидания что-то полыхнуло: то ли милицейская мигалка, то ли молния. Молнии такой ранней весной быть не могло, а вот приезд милицейского УАЗика на вокзал был некстати. Бомж на всякий случай перекрестился, глядя на пришельца, и сел, чинно положив на колени заскорузлые ладони.
Мужчина проследовал мимо него бесшумно и плавно. Бомж накинул на плечи телогрейку, сдвинул на затылок замызганную ушанку с солдатской кокардой. Пышногрудая буфетчица попыталась отгадать, чего же закажет поздний гость. Обычно в ночное время спрашивали лишь спиртное и лишь потом интересовались закуской.
Мужчина подошел, взглянул в глаза буфетчицы и мягко произнес:
– Здравствуйте.
Буфетчица, растерявшись, трижды произнесла:
– Здравствуйте.., здравствуйте.., здравствуйте…
Мужчина скользнул взглядом по банкам, бутылкам, коробкам за спиной буфетчицы и так же тихо, как и здоровался, попросил:
– Кофе.
Буфетчица встрепенулась:
– Извините, кофе у нас, конечно, есть, растворимый, но нет кипятка.
По блестящему боку титана бежал таракан, крупный, породистый. Буфетчица закрыла его своим пышным телом, а затем резко, как каратист, нанесла удар локтем. Титан ответил гулом.
Металл еще хранил дневное тепло, и тараканы сбегались поближе к нему – погреться. Буфетчице даже показалось, что таракан пискнул. Локтем же она вытерла пятно на титане.
Мужчина стоял, глядя поверх головы женщины.
– Жаль, что придется пить холодный.
– Вам я разогрею, держу только для себя маленький кипятильник. Две минуты – и вода готова.
– Буду очень признателен, – мягким певучим голосом, от которого у буфетчицы заныло внутри, произнес ночной гость.
– Вода у нас из колодца, мягкая, в городе такой не сыщете.
Вода закипела. И если с другими посетителями буфетчица чувствовала себя существом высшего порядка, этаким демиургом, повелевающим всем вокзальным пространством, до которого в ночное время сжимался мир поселка, то рядом с предельно вежливым мужчиной она почувствовала себя грешницей, пришедшей в храм на исповедь. Даже язык, привычно произносящий брань, почему-то стал прилипать к небу, а на память сами собой приходили давно забытые любезные слова. Лицом и всем телом она демонстрировала знаки внимания, почерпнутые ею из «мыльных» сериалов.
2 
