12 
Дом Порубова был виден от самого шоссе, стоял высоко, на горе, большой, словно церковь, и такой же белый. На Комбата он не произвел никакого впечатления. Рублев был приучен ценить в вещах не дороговизну и шик, а удобство.
– Проходи, Борис Иванович, – суетился Порубов, взбегая на крыльцо и открывая дверь перед гостем, – все к твоему приходу приготовил.
Комбат бросил взгляд через плечо, увидел, как микроавтобус заезжает по узкой аллейке к черному входу, увидел, как из него выходят две девушки.
«Зря я Мишаню обижаю, – подумал Борис Рублев, – он старался, как мог, а я – словно баба привередливая, ничем мне не угодишь. Бедно живешь – плохо, богато – тоже плохо. Главное то, что Мишаня по-прежнему боевитый, не спился, не сгулялся. Он и в самом деле, один из первых в городе. Я же этому своих ребят учил».
И все же неприятный осадок в душе Комбата остался. Дом был богато обставлен, комнаты располагались удобно, мебель стояла так, что переставлять ее не хотелось. Но в то же время здесь чувствовалась какая-то нежилая атмосфера.
«Как в мебельном магазине, – определил для себя Комбат. – Вроде и красиво, и удобно, а жить нельзя».
– Вот стол, – указал Мишаня на сервированный на четверых столик с холодными закусками и выпивкой.
Почему стоят четыре прибора, Комбат уточнять не стал. Ясно, что для девушек.
– Комната твоя наверху.
– Верх – это где? – прищурившись, поинтересовался Рублев.
– На третьем этаже. Оттуда вид такой, что закачаешься!
– С утра пить – не дело, – поглядывая на водку, произнес Рублев.
– Баньку протопили, попаришься, отдохнешь с дороги.
– Небось, банька у тебя с наворотами, финская какая-нибудь, с электрическими парогенераторами?
– Нет, – заулыбался Мишаня, – я хорошие вещи люблю. Если что-нибудь японцы хорошее делают – оно у меня дома, если американцы, я тоже покупаю. А вот если русская вещь лучше всех, то и она у меня. Банька у меня чисто русская, с парной.
Комбат чувствовал себя неуютно среди дорогого интерьера. Поставил к кожаному креслу дорожную сумку, подхватил с тарелки веточку петрушки и предложил:
– А давай попаримся!
Мишаня с Рублевым вышли на гранитное крыльцо, скользкое и мокрое от дождя. В воздухе пахло рекой и влажной травой, чуть угадывался запах дыма.
Мишаня расправил плечи и вздохнул полной грудью:
– Люблю природу, она сил придает! Не по дорожке, а прямо по мокрой траве вел Порубов Комбата. Они спускались по склону холма, и чем дальше отходили от дома, тем меньше чувствовалось вмешательство человека в природу.
Кончились бетонные дорожки, кусты из аккуратно постриженных, шарообразных, прямоугольных стали обыкновенными, развесистыми. Яснее пахнуло дымом, но разглядеть баньку пока еще было невозможно, ее скрывали густые заросли орешника.
Застучал под ногами грубый деревянный настил. Банька с первого же взгляда приглянулась Комбату – небольшая, бревенчатая, основательно поставленная. Возле нее простиралась терраса с деревянным настилом, неширокие мостки вели к речушке. В этом месте она делала поворот – так, что получалось небольшое озерцо.
– Вот это я люблю, – признался Комбат, – никаких наворотов, просто и чисто. А главное, никто над тобой зонтик не держит, – он с укором посмотрел на Мишаню. – Настоящий мужик все сам должен делать.
Дорогой костюм Порубов бросил так, словно это был ношеный камуфляж.
Полки в парной шли тремя ярусами, широкие, чуть потемневшие от пара.
Комбат откупорил жестяную банку с пивом и вылил ее на пышущие жаром камни за дощатой перегородкой. Тут же в раскаленном воздухе запахло горелым ячменем, хмелем. Этот запах кружил голову. Березовые веники мокли в тазике из оцинкованной жести.
Так хорошо и спокойно Комбат давно не парился. То Мишаня обхаживал его веничком, то он Мишаню. Разомлевшие, раскрасневшиеся мужчины пробежались по дощатому настилу и прыгнули в ледяную речную воду.
– Ох, хорошо! – Мишаня лег на спину, раскинул в стороны руки и замер в воде, подставив бледному солнцу раскрасневшееся от жары лицо.
Течение медленно разворачивало его грузное тело. Комбат тоже блаженствовал. Холод пока ощущался лишь в коже, не пробирал до костей.
– Ради таких мгновений и стоит жить, – сказал Порубов, ныряя в ледяную речную воду.
Он прошелся у самого дна и вынырнул на другом берегу, отфыркиваясь, рассыпая вокруг себя фонтаны брызг.
– Красиво жить не запретишь, – отозвался Комбат, рассекая густую холодную воду. – Вот такой, без костюмов, перстней и машин ты – прежний Мишаня.
12 
