очень нудно 
97 
На веранду вдруг выскочила Софи, которая до этого момента все еще надеялась на чудо и закричала:
– Ну, сестрица, удружила! Как же теперь со свадьбой? Кто ж меня теперь возьмет? Да будь ты проклята, сестрица Долли! Ты назло мне это сделала! Назло! Чтобы мою свадьбу расстроить!
– Как ты можешь? – одернула ее Жюли. – Она же сестра тебе!
– Ей уже ничем не поможешь! – огрызнулась Софи. – А мне теперь как быть? Это ж позор ничем не смываемый! Когда твоя родная сестра – самоубийца!
– Тише ты, тише, – замахал руками помещик Иванцов.
– Неужели ее теперь похоронят в неосвященной земле? Без отпевания и без батюшки? Отец, как же так? – обратилась Жюли к Василию Игнатьевичу. – Ты должен что-нибудь сделать!
– Да, да, – поддержала ее Софи. – Надо что-нибудь сделать. Надо замять скандал. Быть может, денег дать?
– Да где ж они, деньги-то? – понурился Василий Игнатьевич.
– Надо найти, – решительно сказала Шурочка.
– Да кабы еще батюшку уговорить… Слух-то по округе гулять пойдет. А ежели с другого бока глянуть… Так никто ведь ничего не видел, – задумчиво сказал Иванцов. – Пошла барышня прогуляться по саду. И не ночью, а вечером, перед сном. Чтобы сон, значит, был крепче. Нервы у нее были расстроены. Поскользнулась в сумерках на берегу, да и упала в воду. Легли мы рано, и только утром ее хватились, бедняжку. Надо глянуть, нет ли какой записки в ее комнате? – заволновался он. – Отчего она так-то?
– Оттого что слабоумная, – поджала губы Мари. По ее лицу было непонятно, рада она или же огорчена до крайности? Ведь помолвка Софи практически расстроена. А это заноза в сердце у Мари. Впрочем, внимания на Мари никто не обращал и никто не думал о ее чувствах. Мысли всех занимала Долли, ее странный поступок.
– Ничего в ее комнате нет, – тихо сказала Жюли. – Никакой записки. Я смотрела.
«Врет, – подумала Шурочка, кинув внимательный взгляд на сестру. – Жюли взяла записку и, скорее всего, сожгла. Надо у нее об этом спросить. Мне она не солжет, не посмеет».
– А может, и впрямь, несчастный случай? – приободрился Иванцов. – Умом бедняжка не отличалась. Вот и…
– Конечно же это случайность! – вторила ему Софи. – Но ведь все равно у нас в доме будет траур!
– Что, так замуж не терпится? – усмехнулась Шурочка. – Что ж, твой Осинкин дворянской честью не дорожит, он и это проглотит.
– Ты мне завидуешь! – закричала Софи. – Вы все мне завидуете! И она завидовала, потому и утопилась! Ненавижу вас всех! Ненавижу! Поскорей бы уехать отсюда!
– Замолчи ты, дура, – поморщился Иванцов. – Будто мне не хочется, чтобы ты отсюда поскорее убралась. Одним ртом меньше. Значит, так и порешим. Не утопилась она, а пошла гулять. Да с берега и упала. А шаль за ветку зацепилась. Случайность, мол. Так и соседям объявим. Не реви, Софья. Траур долго блюсти не будем. А тебе приданого больше достанется.
Софи тотчас перестала рыдать. «Да есть ли в этом доме любовь?! – в отчаянии думала Шурочка. – Или же только расчет? Один лишь расчет? Мы же сестры! Родные сестры! Вот до чего довело нас соперничество за женихов! Вот до чего довело такое воспитание!» Только Жюли была искренна в своих чувствах и, коротко вздохнув, сказала:
– Отмолю. Она, бедняжка, была все равно что ангел. Бес попутал. Синеглазый бес.
Казалось, что скандал можно было замять, если придерживаться версии Василия Игнатьевича. Решили собрать дворовых и объявить, что с барышней Долли случилось несчастье. В суматохе никто и не вспомнил о больной барыне. А ведь дверь в ее комнату была приоткрыта! Прислуга не стеснялась обсуждать случившееся с барышней Долли. Барин-то врет, она сама утопилась! Но велено всем об этом молчать. Кто-то уже распустил и слух о том, что Долли на днях встречалась в саду с синеглазым барином, с Сержем Соболинским. Да и по ночам тайно выбегала в сад, в беседку. Глаза и уши есть повсюду.
Часам к двум Василий Игнатьевич вспомнил и о больной жене. Надобно было объявить ей о несчастье и сделать это со всей осторожностью. Войдя к жене в комнату, Василий Игнатьевич удивился ее полной неподвижности. И закричал:
– Варька! Парашка! Лекаря сюда! Послать за ним, живо! Барыня почти не дышит!
Видно, Евдокия Павловна услышала о том, что Долли покончила с собой, и ее разбил еще один удар. Не выдержало больное сердце, ведь самоубийство – тяжкий грех. Сама Евдокия Павловна воспитывалась в строгой вере и так же воспитывала своих дочерей. Ошибки молодости были не в счет, она полагала, что давно уже их отмолила. Теперь же на ее глазах было разрушено все. Младшая дочь перестала повиноваться, хозяйство пришло в упадок, имение уплыло из рук, муж крепко запил. Удар, нанесенный Долли, оказался последним. Евдокия Павловна впала в беспамятство, и теперь послали даже за священником. Все в доме понимали, что барыня умирает. За одной трагедией тут же последовала другая.
97 
