101 
— Не понял! Я попал к Якову Наумовичу Кучеру? Стоматологу?
— Да, — сказал грустный мужской голос, — вы не ошиблись. Но Яков Наумович погиб, его убили. Похороны состоятся завтра.
— Извините, мои соболезнования, — быстро пробормотал Олег Петрович, отключая телефон.
Он скорчился в кресле, обхватил голову руками, крепко сжал, виски. Первое, что он подумал: своего дальнего родственника замочил Фима Лебединский из-за картин, которые хранились у Якова Наумовича.
— Боже, во что я вляпался! Еще визитку свою Фиме на столе оставил!
Но, поразмыслив полчаса, просчитав всевозможные варианты, коллекционер-галерейщик успокоился. «Никто ничего не знает. В чем моя вина? Доказать никто ничего не сможет, а если что, адвокаты у меня прекрасные, из подобной передряги вытащат. Не зря же я им деньги плачу? Так что можно быть спокойным. Но на всякий случай надо навести справки».
Он принялся звонить своему адвокату, тот позвонил знакомым в МУРе. Вышли на следователя по делу об убийстве Якова Наумовича Кучера, все узнали. К вечеру адвокат позвонил своему клиенту и успокоил его, сказав, что дело на контроле и в прокуратуре, и в МУРе, и шепотом добавил:
— Даже ФСБ в этом деле почему-то заинтересовано. Но там чистое убийство, причем сделанное профессионально.
Чернявскому, конечно же, хотелось дать кое-какую информацию адвокату, но он, слава Богу, сдержался.
«Все свое носи с собой», — подумал Олег Петрович перед сном.
***
Генерал Потапчук сидел у Глеба и нервно курил. Сиверову было жаль пожилого генерала, столько сил потрачено, а в результате одни неприятности.
— Нет, Глеб, ты не можешь представить, в какой заднице я оказался. Мое начальство знает только одно, что я послал своего агента в Витебск ликвидировать Омара, а теперь получается, что Омар жив.
— Я гарантирую вам, что это был он.
— Тебе я верю, — вздохнул Потапчук, — но не могу же я подшить твои слова к делу. Сперва белорусы свинью подложили, а теперь и американцы просят подтвердить, что Омар мертв. Мне еще не говорят это открытым текстом, но завтра скажут, мол, твой агент предупредил шах-Фаруза, что готовится его выдача, и афганец инсценировал собственную гибель, после чего, заметая следы, убрал всех, кто мог его разоблачить: французского журналиста, московского дантиста, — Потапчук обхватил голову руками и закачался.
— Федор Филиппович, кто первым поднял вопрос о том, что погибший — не Омар шах-Фаруз?
— Белорусы. Никак не могу их понять! Зачем им это?
— Я пока что тоже многого не понимаю, — мягко сказал Глеб. — Но вам не кажется странным, что американцев ничего не смутило, а белорусы вместо того, чтобы замять происшествие, принялись копать глубже, чем это от них требуется?
— Глеб, я чувствую, мы идем с тобой по гнилому болоту и вот-вот провалимся.
— Я не могу вам сейчас ответить, в чем подвох, — Глеб задумчиво смотрел в окно, — но кое-что я уже начинаю понимать.
— Скорей бы, — отозвался генерал Потапчук, — а то меня начальство на куски разорвет.
— Меня смущает, что и вы лечились у Якова Наумовича Кучера. Он был, по вашим рассказам, великолепным специалистом,
— Лучшим в столице.
— Жаль, что я не знал его при жизни.
***
Похороны стоматолога, владельца небольшой клиники для избранных, были невероятно пышными. Цветов, венков нанесли неисчислимое количество. Хоронили Якова Наумовича на Ваганьковском кладбище в престижном месте, на центральной аллее. Хлопотать особо не пришлось, заместитель мэра Москвы был постоянным клиентом Якова Наумовича, и он постарался хоть таким способом отблагодарить покойного. Цветы, венки, скорбные лица, грустные надписи на черных лентах.
«От народного артиста…», «От космонавтов…», «От родственников», «От друзей» — в общем, все было как в лучших домах, как в лучшие времена.
Вдова Якова Наумовича держалась прекрасно, не плакала, удивленное выражение с ее лица исчезло, и сейчас она была просто удручена, убита горем. Она двигалась медленно, говорила тихо, преимущественно повторяя одни и те же слова:
— Спасибо. Я рада, что вы пришли. Яков был бы очень рад вас видеть. Спасибо, спасибо…
На похоронах оказалось сразу несколько священников разных конфессий. Все они были клиентами известного стоматолога, мастера своего дела. Вдова, глядя на пришедших отдать последнюю дань памяти покойного, то и дело думала: «Сколько хороших людей! Сколько друзей было у моего Якова! Как же я теперь без него?».
101 
