37 
Да, нехорошо получилось, покивала Шурочка. Она уже наслышана была, что почти все одинокие деревенские бабы обзавелись сезонными постояльцами-мужьями. Луиза недавно пересказывала вроде бы как раз про Толика такую историю. В прошлом году мужики вот так прошоферили на уборочной два месяца и в Томск вернулись. Утром жена будит одного: «Вставай, утро уже», а он спросонья: «А ты корову уже подоила?» — привык вставать на парное молочко!
Шурочка с Натальей уже все приготовили к ужину — сегодня сделали гречку с тушенкой — и составляли в стопки тарелки, готовясь к раздаче. За дверями уже слышалась возня, хотя было еще без десяти семь, десять минут до ужина. Слышимость в кухне была отличная — все перегородки в доме, которые делили помещение на магазин, столовую и кухню, не доходили до потолка и оставляли щель сантиметров в тридцать. Поэтому иногда Шурочка, пока чистила картошку, могла слушать, как Зойка-продавщица переругивается с мужиками, норовившими выпросить спиртное без талонов. И как потом эти мужики матерятся в предбаннике, костеря жестокую Зойкину натуру.
«Так, надо надеть белый халат, нечего стоять лахудрой в подпаленном фартуке — опять животом к плите приложилась!» — Халаты и фартуки висели в хозотсеке, как раз возле перегородки, и Шурочка задержалась там, сражаясь со спецодеждой: рукав закрутился и никак не хотел пропускать руку.
— Слушай, Линев, я не думала, что ты такой дурак. Ты чего с этой Пановой связался? — сказал голос за перегородкой. Говорила гренадерша Луиза. Шурочка перестала сражаться с халатом и замерла. — Нет чтобы у Любы прощения попросить, помириться: ты закрутил с этой Шуркой!
— Луиза, это не твое дело, — прозвучал абсолютно спокойный Женькин голос.
Не мое? Смотреть, как мучается моя лучшая подруга, — не мое дело? Смотреть, как тебе, глупому молокососу, какая-то блядь голову морочит, — не мое дело? Нашла тебя, идиота свежего, нецелованного, развлекается, а ты и рад! А Люба страдает! Да ты знаешь, что эта Панова тут уже со всеми перетаскалась? С Васькой Бриггом крутила, к Кислому бегала прошлой ночью — мужики сегодня на сушилке сказали, видели в шесть утра, как из его избы выскочила, трясла кудрями своими и задницей в красных штанах.
«Неправда, неправда! Я в шесть утра из спортзала выскочила, в столовую бежала! И вообще я сегодня в джинсах весь день!» — Шурочке хотелось заорать во весь голос. Она даже воздуха в грудь набрала, а потом выпустила его потихоньку, сдуваясь, как старый воздушный шарик.
— Наташ, пожалуйста, покорми их одна, мне нехорошо, я пойду, — попросила она повариху ровным голосом, бесцветным и вялым. А как еще может говорить старый сдувшийся шарик? И пошла к служебному выходу.
— Шура, Шура, что случилось-то, — всполошилась Наталья, но Шурочка уже не слышала ее. В дверь принялись барабанить голодные студенты — время ужина! — и Наталья пошла открывать.
«Все кончено, все кончено, все кончено», — два слова крутились в Шурочкиной голове бесконечной бессмысленной лентой. Права была мама, верны были предчувствия — она перемазалась такой грязью, что теперь не скоро отмоется. Аукнулся ей Васька, аукнулся так, будто палкой сшиб на взлете. Шурочка припомнила недавний сон, где она летала белой лебедью. Никакая она не лебедь. Гадкий утенок она. В груди, где еще полчаса назад бурлили пузырики счастья, теперь образовался ледяной твердый комок. Все кончено, все кончено. Не будет больше Женькиных твердых ласковых губ, не будет нежных прикосновений пальцев к ее щекам. Не будет легких, как бы нечаянных касаний ее груди. Пропади он пропадом, этот Васятка! Пропади пропадом она сама, что пошла с ним тем вечером! Два дня, подожди она всего два дня — и приехал бы Женька, и они обязательно подружились бы, и никто не посмел бы сказать ему, что она — блядь!
Шурочка опустилась на какую-то скамейку у какого-то забора, спрятала лицо в ладони и тихо заплакала, абсолютно не представляя, как ей теперь возвращаться в спортзал, и как встречаться глазами с Женькой, и что теперь скажут девчонки.
— Кто это здесь? Шур, ты, что ли? Ты чего это? — потрогала ее за плечо Лизавета. Оказывается, Шурочка пришагала к ее двору — сработал автопилот. — Зайди в дом, зайди, чаю тебе налью, как раз вскипел. Пойдем!
В знакомой чистой кухоньке Лизавета усадила Шурочку на табуретку у окна, налила свежего чаю в большую чистую чашку, размешала в ней три ложки сахара, плеснула чуть коньяка и протянула Шурочке:
37 
