125 
— Вот-вот, — мрачно заметил полковник и заработал щеками, втягивая в себя дым и толстыми струями выпуская его через ноздри. — Про это вот я и толкую. Ты-то, я вижу, не чужд этого самого политеса... Ч-черт, вечно у меня, как рот открою, мысли во все стороны разбегаются! Куда как хорошо полком-то командовать! Ну, словом, поручик, политес там или не политес, а намерения твои в отношении княжны Марии Андреевны для меня секретом не являются, ибо написаны они у тебя прямо на твоем забинтованном лбу. Тихо, не перебивай старшего по званию! Гонор ваш польский мне известен. Ты ж мечтал, чтоб с тобою прямо говорили, а теперь хмуришься! Ну так вот, я уезжаю, а ты остаешься, а посему учти, высокородный пан: ежели ты голубку мою хоть словом, хоть жестом обидишь, не сносить тебе головы! Понял ли?
Вацлав через силу улыбнулся.
— Угрозы ваши излишни, милостивый государь, — сказал он. — Отдать жизнь за княжну Марию Андреевну я почитаю за величайшее счастье, о коем можно только мечтать.
— Слова красивые... — проворчал полковник сквозь дым. — Ты мне еще вирши почитай, поручик! Верю, брат, что говоришь ты искренне, однако жизнь отдать — это одно, а вот прожить ее достойно — дело иное. Поверь, обидеть тебя не хочу, ты мне сразу понравился — там еще, на постоялом дворе, где мы с тобой впервой свиделись. Потому и спрашиваю: не боязно тебе?
— Отказа княжны страшусь, — признался Огинский, — а чего еще страшиться — не знаю, сударь.
— Не того ты, брат, страшишься, — вздохнул полковник. — Отказа-то, верней всего, не будет. Вижу я, как у нее, голубки моей, глаза-то светятся, стоит только имя твое при ней упомянуть. Ну а того, что супруга твоя будет во сто крат тебя умнее, неужто не боишься?
— Ах, вот вы о чем... — Вацлав снова улыбнулся, на сей раз растерянно, явно не зная, что ответить. — Право, сударь, я в великом затруднении. Вопрос ваш прост, и ответ на него как будто должен быть простым, однако... Не знаю. Нет, сударь, не боюсь, и все-таки...
— То-то и оно, — сказал полковник и тяжело поднялся со скрипнувшего стула. — Я, брат, и сам невольно робею, когда с ней разговариваю. Все кажется, что она меня насквозь видит, а внутри у меня что? Так, мусор всякий, попойки офицерские, карты да сабли с пистолетами... А знаешь ли, что это? Гонор это мужской, и больше ничего. Даме-де рассуждать не положено, она-де украшением жизни служить должна, и более ничем. На том, поручик, и Хрунов с кузеном твоим поскользнулись. Смотри, чтоб и ты на ту же арбузную корку не наступил, не то худо тебе придется. Так расшибешься, что костей не соберешь.
— По правде сказать, — признался Огинский, — сердце княжны занимает меня гораздо больше, чем ее ум. Холод сердечный кажется мне помехой, могущей иметь значение в жизни; ум же помехою быть не может, коли сердце горячо.
— Вот! — радостно воскликнул полковник, с треском ударив кулаком о ладонь. — Вот оно, воспитание утонченное! Нашел-таки слова, кои мне никак не давались! Ну, раз так, я за тебя спокоен, поручик. Засим прощай. Пора мне, экипаж уж четверть часа, как у крыльца дожидается. Да смотри, не говори княжне, что я тут у тебя трубкой-то дымил!
Сердечно распрощавшись сначала с Огинским, а затем и с княжною, Петр Львович укатил. Мария Андреевна немного постояла на крыльце, глядя вслед скрывшемуся в глубине аллеи экипажу, а потом вернулась в дом. Она ожидала, что с отъездом полковника ее непременно охватит грусть и горечь расставания. Так оно и случилось, но грусть ее была светла, а горечь быстро растаяла. Княжна догадывалась, в чем тут дело, и догадка эта вызывала в ней непонятное смущение. Привыкнув за последнее время прямо глядеть в глаза всем своим тревогам и страхам, княжна решительно поднялась на второй этаж и постучалась в дверь, за которой лежал Вацлав Огинский.
Дождавшись ответа, она вошла. Дверь за нею закрылась; старик Архипыч, камердинер покойного князя Александра Николаевича, бывший единственным свидетелем этого события, повернулся и заковылял прочь по длинному коридору, по-стариковски кряхтя и шепча себе под нос слова, сказанные не так давно кучером Гаврилою: «Попалась пташка! Теперь-то уж точно попалась!»
Впрочем, даже он, знавший свою хозяйку с пеленок, не был полностью уверен в правдивости такого утверждения.
125 
