98 
– Что это у тебя? – Эмма взглянула на левое плечо генерала.
– Это? – Климов повернул голову к плечу. – Осколок от гранаты плечо распорол. Самому пришлось зашивать.
– Как это – самому?
– Очень просто. Некому больше было. Выпил спирта и по живому ниткой прихватил. Как оказалось, правильно сделал, вертолет за нами прилетел только через трое суток. Врачам осталось лишь нитки вытащить – кожа уже срослась. Потому и шрам корявый.
Эмма прикоснулась пальцами к шраму и даже вздрогнула. Ей показалось, что это в ее плечо вошел кусок железа, разорвав кожу.
– Наверное, было очень больно?
– Больно, – засмеялся Климов, ему нравилось чувствовать себя сильным. – Когда зашивал, а когда осколок в меня попал, даже не заметил. Бегал, стрелял, ползал.., в общем, боль пришла потом, хотя рукав был от крови мокрый, хоть выкручивай.
– Бедный ты мой, – пожалела его Эмма, подавая бокал с шампанским.
– А где мои часы? – спросил генерал.
– Не знаю, – растерялась Эмма.
– Наверное, где-то на столике лежат.
– Ага.
Климов приподнялся и взглядом поискал часы.
Они лежали на полу рядом с носками, словно пытаясь заползти внутрь. Генерал посмотрел на стрелки. Оказалось, что он провел в этой квартире чуть больше часа, а так много всего произошло.
– Послушай, у нас еще вагон и маленькая тележка времени. Тебе когда нужно быть дома?
– Я сказал, что приду поздно, – смутился генерал, вспомнив, что у него есть жена. Почему-то сейчас он подумал о ней с омерзением. – Когда вернусь, врать придется.
А врать генерал не любил, но на этот раз дело того стоило.
– Ты не хочешь принять душ?
– С удовольствием бы принял, – Климов представил, как приятно будет подставить разгоряченное потное тело под освежающие струи воды.
– Тогда давай. Сначала ты, потом я. А если хочешь, можем вместе.
Климов кивнул, быстро вставая с огромной, слегка измятой кровати.
– Пойдем, – Эмма потянула его за руку.
Они забрались в большую угловую ванну со множеством наворотов – такую генерал видел впервые.
– А твоя подруга чем занимается?
– А ты как думаешь?
– Ну, не знаю…
– Она именно тем и занимается, о чем ты подумал, но не захотел сказать.
И у Климова мелькнула мысль – мерзкая, нехорошая, – что и Эмма торгует собой.
– Ты, наверное, подумал, что и я этим занимаюсь?
Климов кивнул.
– Ты ошибаешься. Есть куда более прибыльные занятия. Я с тобой здесь сейчас лишь потому, что ты мне нравишься. Люблю взрослых мужчин, тех, кому немного за пятьдесят. Я выросла без отца, меня дед воспитывал. Наверное, поэтому мне и нравятся взрослые мужчины, они какие-то основательные, не хлипкие.
– Ты и меня считаешь дедом?
– Нет, тебя я считаю настоящим мужчиной.
Это Климову польстило, тем более, что, как мужчина, он не ударил в грязь лицом и показал себя с лучшей стороны.
– Тебе хорошо? – сидя в теплой воде, бурлящей тугими струями, спросила Эмма, проводя рукой по его бедру.
– Хорошо.
– Тогда иди сюда. Сядь. Ближе. Упрись руками в бортик.
Генерал не заставил себя ждать. Эмма запрокинула голову. Климов увидел выражение страсти на ее лице, увидел, что ее глаза закрылись, и тоже закрыл глаза.
Они раскачивались. Вода несколько раз перелилась через бортик.
– Э, мы затопим соседей! – прошептал генерал.
– Да черт с ними, не затопим! Здесь все рассчитано. Не думай о мелочах, думай о главном.
* * *
Только в десять вечера Климов, наконец, собрался уходить и предложил поехать вместе на такси, но Эмма отказалась:
– Мне надо прибраться в квартире. Подруга скоро вернется.
– А может, мы еще встретимся? – робко спросил генерал.
– Может, и встретимся, – с улыбкой ответила Эмма, понимая, что скорее всего, сегодняшняя встреча последняя, и больше их жизненные пути не пересекутся. Так уже случалось не раз, и не имело никакого значения, что генерал был у нее дома и что он ей нравился.
По телефону Климов вызвал такси. На прощание поцеловал Эмму и попросил:
– Ты позвони мне, пожалуйста. Я очень буду ждать твоего звонка.
– Хорошо, позвоню, – Эмма поцеловала Климова в щеку, дверь закрылась.
«Тебе позвонят, не беспокойся», – с грустью подумала она.
После того, как генерал Климов покинул квартиру, Эмма опустилась в кресло. Ее руки бессильно легли на подлокотники. Она несколько раз качнулась. На губах все еще блуждала улыбка, а на душе стало тоскливо, причем невыносимо.
98 
