102 
Он подошел и нагнулся над Сивко.
— Федор Иванович…
— Кончается, — хмуро сказал кто-то.
— Во… ро… — зашевелил губами Сивко. Он нагнулся к самому его лицу:
— Что?
— Не я… Лев… Абрамович… Не я…
— Я понял.
— Не дай… уйти… — с трудом выговорил Сивко, собрав последние силы.
— Воронову?
— Не… дай…
Этот человек боролся за жизнь до конца, и последнее желание, которое он высказал, было: отомсти! Не дай ему уйти! Бессмысленная жертва, потому что на раритет позарился Лев Абрамович. Именно это и силился сказать Сивко. Не он заказал ограбление квартиры, не он причина гибели Марии Вороновой. Это было несправедливо и не по правилам. Но у сумасшедших своя логика.
— Федор Иванович…
У того на губах запузырилась кровавая пена. Сивко дернулся и затих. Он поднял голову и увидел на краю поля машину с крытым верхом и микроавтобус с синей полосой. Милиция приехала. И, похоже, ОМОН. Театр военных действий пополнился свежими силами. За исход операции теперь можно быть спокойным.
— Как кстати, — сквозь зубы сказал он и стал шарить по карманам покойника.
— Эй, мужик, ты чего! — запротестовала охрана.
— Мне нужен ключ. Там заперта женщина. Ключ-то я могу взять?
Охранники Сивко переглянулись. Старший неохотно сказал:
— Ну, бери.
Он нашел ключ, сунул его в карман и тут спохватился:
— Зигмунд! Где Зигмунд? Заложник где?
— Да вон он лежит, — кивнул через плечо старший.
Отец Ники лежал на боку в глубокой борозде, глаза у него были закрыты. Он вздрогнул, потому что увидел кровь. «Как я ей скажу?!» Лицо у Зигмунда было спокойное, а сам казался таким маленьким, каким может быть только ребенок. Сивко взял в заложники его, а не жену, потому что почувствовал слабину. Прикрываться Зигмундом было проще.
Он подошел, чувствуя, что ноги подгибаются. «Как я ей скажу?» И в этот момент Зигмунд открыл глаза. Взгляд у него был просветленным. Сомелье коротко вздохнул и подтянул ноги к груди, скрючившись еще больше. И тихо сказал:
— Хорошо.
— Ты не ранен?
— Нет, нет, все хорошо.
— А кровь?
Зигмунд улыбнулся и закрыл глаза. «Это не его кровь», — догадался он.
— Хорошо. Тихо, — не открывая глаз, сказал Зигмунд.
— Тихо?
Он прислушался. Там, у ворот, была стрельба, в нескольких метрах хрипели деревенские, припечатывая кирзу к отутюженным брюкам и пиджакам москвичей, орали омоновцы, увязая на бегу в пашне, работали моторы подъезжающих машин. Влажный воздух был до предела насыщен звуками, его можно было резать пластами, как мармелад, и объедаться. Но он тоже подумал: «Тихо». Для Зигмунда все уже закончилось, тот отходил от шока, потому что не каждый день тебе к горлу приставляют нож и прикрываются тобой, как живым щитом. После такого сильного стресса наступает полное безразличие ко всему. Зигмунду сейчас и в самом деле хорошо. Жить всегда хорошо. — С Никой все в порядке, — сказал он. — И с вашей женой тоже.
— Хорошо.
— Скоро придет врач. А… где Дмитрий Александрович?
— Он улетел.
— Улетел?
— Он всегда хотел улететь. Его зовет небо.
«Вертолет!» — сообразил он. Зигмунд был похож на ребенка, на маленького ребенка. И говорил также. Но это пройдет. И скоро. На него же, как ливень, вдруг обрушились звуки. Крики, стрельба, работающие моторы… Он словно очнулся.
— Небо, говоришь? Ну, я тебе сейчас подарю небо! В алмазах!
Он передернул затвор «ТТ» и побежал к проему в стене, увязая по щиколотку во влажной земле. Туда, к вертолетной площадке. Надо быстрее… быстрее… И здесь он опоздал: Воронов уже сидел в вертолете и пытался взлететь. И это получилось.
— Стой! — заорал он и дал выстрел по вертолету.
За прозрачным стеклом кабины он увидел Воронова в летном шлеме. Тот улыбался. «Супермен», — понял он эту улыбку и словно услышал ласковое: «Мальчишка… Щенок…» Он захлебнулся потоком воздуха от работающих лопастей. Кидаться на вертолет было бессмысленно. Пришлось лечь на землю. Он попытался собраться. Поднял «ТТ» и выстрелил. Еще раз. И еще… Воронов улыбался. Нет, смеялся! Он чуть не застонал от досады. Так тяжело было только в горах, на обледенелом склоне. Ветер сбивал с ног, ботинки скользили, руки ныли, а обожженное морозом лицо горело. Он ничего не соображал тогда, работали только инстинкты, главный из которых — инстинкт самосохранение. Выжить. Только бы выжить. Все остальное потом. «Вот это был экстрим!» — говорил он потом с упоением девочкам, открывшим рты. Но тогда он так не думал. Об экстриме и вообще. Вообще не думал. Потому что спасал свою жизнь.
102 
