2 
Патрик наконец открыл рот.
– У тебя… Ты…– Он постучал себя по лбу, и на лице его появилось вопросительное выражение.– А?..
– Еще как! – воскликнул Роберт.– Одиночество! Тоска! Предчувствия! И мало того – галлюцинации! Чуть не забыл!
– Ты не шутишь? – серьезно спросил Патрик.
– Нет! На посту не шутят. Но ты не обращай внимания и приступай.
Патрик неуверенно моргал.
– Не понимаю,– признался он.
– Да где уж тебе,– злорадно сказал Роберт.– Это эмоции, Патрик! Знаешь?.. Как бы это тебе попроще, попонятнее?.. Ну, не вполне алгоритмируемые возмущения в сверхсложных логических комплексах. Воспринял?
– Ага,– сказал Патрик. Он поскреб пальцами подбородок, сосредоточиваясь.– Почему я тебе звоню, Роб? Вот в чем дело: опять где-то утечка. Может быть, это и не утечка, но, может быть, утечка. На всякий случай проверь ульмотроны. Какая-то странная сегодня Волна…
Роберт растерянно посмотрел в распахнутое окно. Он совсем забыл про извержение. Оказывается, я сижу здесь ради извержений. Не потому, что здесь Таня, а потому что где-то там – Волна.
– Что ты молчишь? – терпеливо спросил Патрик.
– Смотрю, как там Волна,– сердито сказал Роберт.
Патрик вытаращил глаза.
– Ты видишь Волну?
– Я? С чего ты взял?
– Ты только что сказал, что смотришь.
– Да, смотрю!
– Ну?
– И все. Чего тебе от меня надо?
Глаза у Патрика опять посоловели.
– Я тебя не понял,– сказал он.– О чем это мы говорили? Да! Так ты непременно проверь ульмотроны.
– Ты понимаешь, что говоришь? Как я могу проверить ульмотроны?
– Как-нибудь,– сказал Патрик.– Хотя бы подключения… Мы совсем потерялись. Я тебе объясню сейчас. Сегодня в институте послали к Земле массу… Впрочем, это ты все знаешь.– Патрик помахал перед лицом растопыренными пальцами.– Мы ждали Волну большой мощности, а регистрируется какой-то жиденький фонтанчик. Понимаешь, в чем соль? Жиденький такой фонтанчик… Фонтанчик…– Он придвинулся к своему видеофону вплотную, так что на экране остался только огромный, тусклый от бессонницы глаз. Глаз часто мигал.– Понял? – оглушительно загремело в репродукторе.– Аппаратура у нас регистрирует квази-нуль-поле. Счетчик Юнга дает минимум… Можно пренебречь. Поля ульмотронов перекрываются так, что резонирующая поверхность лежит в фокальной гиперплоскости, представляешь? Квази-нуль-поле двенадцатикомпонентное, и приемник свертывает его по шести четным компонентам. Так что фокус шестикомпонентный.
Роберт подумал о Тане, как она терпеливо сидит внизу и ждет. Патрик все бубнил, придвигаясь и отодвигаясь, голос его то громыхал, то становился еле слышен, и Роберт, как всегда, очень скоро потерял нить его рассуждений. Он кивал, картинно морщил лоб, подымал и опускал брови, но он решительно ничего не понимал и с невыносимым стыдом думал, что Таня сидит там, внизу, уткнув подбородок в колени, и ждет, пока он закончит свой важный и непостижимый для непосвященных разговор с ведущими нуль-физиками планеты, пока он не выскажет ведущим нуль-физикам свою, совершенно оригинальную точку зрения по вопросу, из-за которого его беспокоят так поздно ночью, и пока ведущие нуль-физики, удивляясь и покачивая головами, не занесут эту точку зрения в свои блокноты.
Тут Патрик замолчал и поглядел на него со странным выражением. Роберт хорошо знал это выражение, оно преследовало его всю жизнь. Разные люди – и мужчины и женщины – смотрели на него так. Сначала смотрели равнодушно или ласково, затем выжидающе, потом с любопытством, но рано или поздно наступал момент, когда на него начинали смотреть вот т а к. И каждый раз он не знал, что ему делать, что говорить и как держать себя. И как жить дальше.
Он рискнул.
– Пожалуй, ты прав,– озабоченно заявил он.– Однако все это следует тщательно продумать.
Патрик опустил глаза.
– Продумай,– сказал он, неловко улыбаясь.– И не забудь, пожалуйста, проверить ульмотроны.
Экран погас, и наступила тишина. Роберт сидел сгорбившись, вцепившись обеими руками в холодные шероховатые подлокотники. Кто-то когда-то сказал, что дурак, понимающий, что он дурак, уже тем самым не дурак. Может быть, когда-нибудь так оно и было. Но сказанная глупость – всегда глупость, а я никак по-другому не могу. Я очень интересный человек: все, что я говорю, старо, все, о чем я думаю, банально, все, что мне удалось сделать, сделано в позапрошлом веке. Я не просто дубина, я дубина редкостная, музейная, как гетманская булава. Он вспомнил, как старый Ничепоренко поглядел однажды с задумчивостью в его, Роберта, преданные глаза и промолвил: «Милый Скляров, вы сложены как античный бог. И, как всякий бог, простите меня, вы совершенно не совместимы с наукой…»
2 
