132 
На земляном полу медленно извивались черви, успокоившиеся мухи деловито бродили вокруг, сыто гудели в углу, где виднелась какая-то сочащаяся гнилой жижей куча, из которой тут и там, жутко белея, торчали кости. От этой кучи главным образом и исходил тот жуткий смрад, который Глеб ощутил, едва открыв дверь.
Ни погреба, ни чердака в зимовье не было. Для очистки совести Глеб заглянул за дверь, но увидел только поблекшую карту местности, пробитую его собственным выстрелом. Карта была приколочена к двери острыми осколками кости, и на ней красовался намалеванный обмакнутым в кровь пальцем грубый крест, обозначавший место, где стояло зимовье.
Осмотр был завершен. В зимовье никого не было, да и быть не могло. Глеб не представлял себе человека, настолько сумасшедшего, чтобы получать удовольствие от стоявшей здесь вони. Или у него проблемы с обонянием? Как бы то ни было, в одном сомневаться не приходилось: Андрей Горобец действительно сошел с ума, превратившись в дикого зверя.
«Да какой там зверь! — с горечью подумал Глеб, пятясь к открытым дверям. — Ни один зверь на такое не способен. Это под силу только человеку, царю природы… Странные мы все-таки существа. Всю жизнь только и делаем, что гадим, пакостим, отравляем все, к чему ни прикоснемся. А после смерти еще и воняем до небес… Если Господь действительно создал нас по своему образу и подобию, то он, должно быть, довольно странный и не очень-то приятный тип…»
Он остановился на пороге, поколебался и шагнул обратно в густой, пропитанный миазмами, липкий полумрак страшного зимовья. Ему вдруг вспомнились ямы, которыми была изрыта вся земля вокруг зимовья. Могилами эти ямы быть не могли — все, что должно было покоиться в этих могилах, лежало здесь, в зимовье, постепенно разлагаясь. Так что же это были за ямы? Возможно, они являлись следами лихорадочной деятельности безумца, не ведавшего, что творит. Ловушки какие-нибудь рыл, фортеции строил…
Возможно. Но что это за ящики — там, в углу, под брезентом? Остатки экспедиционного оборудования, боеприпасы? Отбитые у браконьеров тигриные шкуры? Что?
Глеб понял, что ящики придется осмотреть, и чем раньше, тем лучше. Он шагнул вперед, и в это время у него за спиной, на поляне, раздался перехваченный от ненависти голос Горобец:
— Ах ты подонок! Как ты мог?.. Стой!!!
— Женя, ты что? — почти одновременно с ней закричал Возчиков. — Женя, нет! Что ты делаешь, су…
Глеб метнулся к дверям, но опоздал — снаружи, почти слившись в один, прогремели два выстрела. В дверной косяк ударила пуля, заставив Слепого отпрянуть и пригнуться. Выстрелы все гремели, и, выскочив наконец из смрадного полумрака на яркий солнечный свет, Сиверов увидел Евгению Игоревну, которая, стоя на широко расставленных ногах и держа обеими руками старенький парабеллум, всаживала пулю за пулей в распластавшееся на земле тело Возчикова. После каждого выстрела тело подпрыгивало, Глебу даже показалось, что он видит летящие во все стороны красные брызги, но это, конечно, была только иллюзия.
Курок парабеллума щелкнул вхолостую — в обойме кончились патроны. Евгения Игоревна, которая сейчас больше, чем когда-либо, напоминала «солдата Джейн», небрежным профессиональным движением выбросила пустую обойму и с лязгом загнала на место новую. Оттянув затвор, она снова навела пистолет на кучу окровавленных тряпок, минуту назад бывшую доктором наук Олегом Ивановичем Возчиковым, но тут подоспел Глеб и резким рывком пригнул руку с пистолетом к земле.
— Что это значит? — сквозь зубы бросил он прямо в бледное, искаженное дикой жаждой убийства лицо Евгении Игоревны.
Та дважды попыталась вырвать руку, а потом обмякла. Черты ее лица разгладились, уголки рта скорбно опустились.
— Все, — выдохнула она. — Уже все. Я с ним покончила.
— С кем ты покончила? С Возчиковым? Ты что, спятила?
— Я покончила с нашим маньяком, и я в здравом уме. Посмотри на шесты. Третий слева тебе никого не напоминает?
Глеб поднял голову, вгляделся и закусил губу. На третьем слева шесте красовалась отрубленная голова с уже тронутым разложением, но все еще легко узнаваемым лицом. Это было то самое лицо, которое Глеб видел на фотографии, до сих пор хранившейся в бумажнике Евгении Игоревны.
— Он его убил, — глухо проговорила Горобец, опускаясь на землю и пряча в ладони лицо. Шляпа с накомарником свалилась с ее головы, но она не обратила на это внимания. — Он их всех убил, грязный мерзавец, подонок, людоед…
132 
