5 
Михаил Наумович дернулся всем телом, непроизвольно мыча, уверенный в том, что его сию минуту вывернет наизнанку. Сжимавшие его челюсть пальцы надавили сильнее.
– Тих-хо, животное! – зло прошипел Санек и нажал на спуск.
Выстрел прозвучал приглушенно и совсем буднично, и обитая кремовым пластиком дверь туалета в одно мгновение украсилась тем, что Михаил Наумович Иргер, когда еще был жив, считал своим основным капиталом. Основной капитал Михаила Наумовича еще медленно сползал по гладкому пластику, а обладатель волчьей физиономии уже вышел из квартиры, аккуратно заперев за собой дверь дубликатом ключа.
* * *
– Ну что за пидоры! – в сердцах сказал Константин Андреевич и с отвращением оттолкнул от себя тощую картонную папку с несколькими жалкими машинописными листками.
Папка была унылого тускло-фиолетового цвета с жирной черной надписью «ДЕЛО» на обложке и содержала в себе материалы по делу о смерти главного бухгалтера фирмы «Форт» Иргера – точнее, то, что вконец обнаглевшие сыскари пытались протолкнуть под видом материалов.
Сыскарей вполне можно было понять; у них хватало «глухих» дел и без этого Иргера, тем более что на первый взгляд здесь имело место самое обыкновенное самоубийство. Вернулся, понимаете ли, человек с работы, имея при себе путевку в пятизвездочный отель на Мальте и билет на самолет до той же самой Мальты, но почему-то вдруг лететь на Мальту передумал, а взял револьвер тридцать восьмого калибра, засунул дуло в рот и устроил под шум грозы праздничный фейерверк. Причем так при этом торопился, что выбил себе зуб – и не выстрелом, нет, а вот именно стволом револьвера. Нет, в принципе, в этом тоже нет ничего удивительного: какая, в сущности, разница, умирать с зубами или без оных?
Константин Андреевич зажмурился, оскалил зубы и попытался представить себе, как это могло быть. Вот он берет в правую руку револьвер и.., и что? Загоняет его себе в рот прямо с размаха? Нет, ну ясное дело: волновался человек, все-таки не каждый день такое… Ну, промахнулся чуток, или там руки у него вдруг задрожали. – Опять же, мог торопиться – вон, даже выбитый зуб не потрудился выплюнуть…
Следователь городской прокуратуры Лопатин открыл глаза и всухую сплюнул от досады. Торопился… Установлено, что револьвер Иргер хранил на кухне, под холодильником. Значит, что же получается? Возвратился это он с работы, сильно торопясь при этом на тот свет, прямо с улицы кинулся на кухню (на улице, между прочим, дождь, а на паркете ни пятнышка), выволок из тайника «смит-вессон» и.., застрелился? Как бы не так! Сначала пошел обратно в прихожую, и уж там.., это. Того. И в столе у него, между прочим, кто-то порылся – аккуратно, но не слишком. Понимал человек, что ментам «глухарь» ни к чему, вот и действовал спустя рукава.
Лопатин прервал свои саркастические размышления и, странно скособочившись и до боли скосив глаза, оглядел ворот и плечи своего темно-синего пиджака. Результаты осмотра были неутешительны.
– Ни хрена ваш «Хэд-н-шолдерс» не помогает, – горько констатировал следователь Лопатин, обращаясь к господам Проктору и Гэмблу. – Только деньги дерете, морды заокеанские.
Он выбрался из-за стола и, тяжело ступая, подошел к окну. За окном вовсю светило солнце, и все, что не было покрыто асфальтом и камнем, буйно зеленея, радостно перло во все стороны. Девушки щеголяли в тонких колготках, а кое-кто и без. Константин Андреевич с трудом подавил тяжелый вздох: девичьи ножки всю жизнь были его слабым местом, не говоря уже о том, что на улице стояла поздняя весна, по сравнению с которой его насквозь прокуренный кабинет казался каким-то особенно убогим и тесным.
Привычным усилием воли подавив приступ клаустрофобии, следователь Лопатин отвернулся от окна, утвердился за столом и снова придвинул к себе папку, при одном взгляде на которую к горлу подкатывала тошнота и начинала раскалываться голова. Так…
«А может быть, плюнуть? – подумалось ему. – Но ведь явная же мокруха, причем, судя по всему, заказная: все ценности на месте, а если что и пропало, то наверняка какие-нибудь бумаги – главбух все-таки… „Глухарь“, стопроцентный „глухарь“… Никто ничего не видел, никто ничего не слышал, все были в полной уверенности, что он на солнышке нежится, и нашли его почти через неделю – по запаху… Плюнуть?»
Впрочем, он прекрасно понимал, что плевать на это дело не станет, хотя это было бы полезнее для здоровья – плюнуть, закрыть дело, сдать фиолетовую папку в архив и забыть к такой-то матери и про Иргера с его Мальтой и «смит-вессоном», и про того, кто этого самого Иргера замочил. Как ни странно, но в этом деле следователю Лопатину чудилась какая-то перспектива, что-то такое маячило за казенными милицейскими протоколами, пыталось прорваться, докричаться до него сквозь всю эту пыльную, заплесневелую суконщину… Что же это было?
5 
