очень нудно 
66 
Оснащенная домофоном дверь подъезда оказалась открытой. Илларион на всякий случай потыкал пальцем в кнопки, но домофон молчал, не подавая признаков жизни.
Илларион подумал: уж не Балашихин ли это, накачавшись медицинским спиртом, демонстрировал широту славянской натуры, которой, как известно, чужды всевозможные замки, засовы и прочие ограничители свободы передвижения, особенно такие самодовольно-импортные, лезущие в глаза да еще и говорящие вдобавок, как, например, вот этот домофон. Балашихин, сколько его помнил Илларион, всегда был хулиганом – не злым, конечно, но кто знает, что может показаться веселым пьяному человеку?
Подъезд, как с удовлетворением отметил Илларион, сверкал чистотой. На всем этом почти не правдоподобном блеске темнело одно-единственное неопрятное пятно – возле дверей лифта, дымясь, как бикфордов шнур, лежал окурок американской сигареты. Он тлел уже несколько минут. – на полу рядом с ним Забродов увидел беловатый цилиндрик пепла.
Дверь лифта открылась сразу: кабина стояла на первом этаже, и в ней отчетливо пахло табачным дымом, видимо, той самой сигареты, что дотлевала на полу в подъезде. Илларион нажал кнопку двенадцатого этажа, и лифт плавно пошел вверх.
Лифт был роскошный, с зеркалом во всю заднюю стенку, и Илларион по дороге развлекался тем, что корчил рожи своему отражению, – благо, никто не видел, как взрослый дядя валяет дурака, словно первоклассник, сбежавший с уроков.
Подъем не отнял много времени. Лифт, помимо чисто внешних данных, оказался еще и скоростным, и вскоре створки двери, разойдясь, выпустили Иллариона на площадку двенадцатого этажа. Едва уловимый запах табачного дыма витал и здесь, и Забродов приподнял брови в немом удивлении. Неизвестный курильщик, похоже, проделал его собственный путь, только в обратном направлении. «Наверное, те ребята в джипе», – подумал Илларион, всматриваясь в таблички с номерами квартир. Найдя нужную, он подошел к двери и утопил клавишу дверного звонка.
Он отчетливо слышал, как звонок заливается трелями в тишине прихожей, но Балашихин не откликался и не спешил открыть дверь. Поудобнее пристроив под мышкой принесенные с собой четыре бутылки пива, Илларион тронул дверную ручку, и дверь открылась, словно только того и дожидалась, Внутренний сторож среагировал раньше, чем Забродов сообразил, что, собственно, происходит. Дверное полотно еще описывало бесшумный полукруг на хорошо смазанных петлях, а Илларион уже стоял под прикрытием стены, плотно прижавшись спиной к шероховатой штукатурке, и чутко вслушивался в доносившиеся из квартиры звуки.
Дверь с негромким стуком ударилась о стену прихожей. Больше ничего не происходило, и ничего не было слышно, кроме долетавших с верхнего этажа неуклюжих фортепианных пассажей да мерного шлепанья сочившейся из неплотно завернутого крана воды где-то в глубине квартиры. Когда дверь распахнулась, на лестничной площадке появился новый запах. Он был слишком слабым, чтобы его можно было с уверенностью идентифицировать, но Илларион готов был дать руку на отсечение, что запах знакомый. Этот слабый аромат Иллариону совсем не понравился.
Проклятое пиво мешало сильнее, чем прикованное к ноге чугунное ядро, и Илларион, стараясь не шуметь, по одной поставил бутылки на пол. Опохмелка отменяется, ни к селу ни к городу подумал он. По крайней мере, на время.
Дверь стояла нараспашку, и просторная прихожая, наполненная проникавшим через дверь большой комнаты солнечным светом, просматривалась с лестничной площадки во всех подробностях. Светлый паркет, отлично отциклеванный и покрытый прозрачным лаком, сверкал на солнце первозданной чистотой. Идеально ровные кремовые стены, белоснежные пластины дверей со сверкающими латунными ручками, незаметный, но, несомненно, очень дорогой светильник под потолком, ничего лишнего – никаких ковриков, тряпочек и висящих на гвозде пыльных тулупов и побитых молью платков. Блеск. Чистота. Порядок.
Одним словом, Европа, подумал Забродов, бесшумно вступая в прихожую и зачем-то прикрывая за собой дверь.
Запах табачного дыма здесь был гуще, да и тот, второй, полузнакомый запах сгустился и приобрел, если можно так выразиться, вполне определенные очертания. Это был резкий, совершенно неуместный в фешенебельной городской квартире запах стрельбища, войны и пороха.
Это был запах смерти.
Бесшумно, как камешек по льду, скользя по сверкающему паркету, Илларион вспомнил слова Балашихина о том, что он со всем справится сам, а если не справится, то он, Илларион Забродов, ему поможет. Илларион тогда ответил, что, конечно же, поможет, если успеет. Не успел. Не успел, будь оно все проклято.
66 
