очень нудно 
89 
Он неторопливо покуривал, вполглаза наблюдая за улицей и уже начиная вчерне набрасывать план очередной операции: дело Лопатина можно было считать закрытым. Оставались чисто технические мелочи, которые можно было со спокойной душой передоверить исполнителям.
В конце концов, он платит этим людям именно за то, чтобы они выполняли грязную работу, и платит неплохо.
Докурив, он посмотрел на часы и перешел к окну, выходившему во двор, ставший теперь строительной площадкой. Небольшая квадратная комната когда-то была, по-видимому, спальней или детской. Скорее всего детской, равнодушно подумал Званцев, скользя безучастным взглядом по выцветшим, вспучившимся, а кое-где и вовсе обвалившимся обоям с рисунком из полевых цветов. Доски пола пронзительно скрипели и опасно прогибались под ногами, на них было полно битого стекла и обвалившейся с потолка штукатурки. Подняв голову, Званцев увидел косые квадратики почерневшей от времени и сырости дранки и по достоинству оценил опасный прогиб провисшего потолка. В центре комнаты на витом шнуре болталась ставшая совершенно непрозрачной от пыли лампочка. Званцев зачем-то привстал на цыпочки и толкнул ее рукой. Лампочка закачалась, как маятник, шнур слегка заскрипел.
Он подошел к окну и посмотрел вниз – как раз вовремя, чтобы увидеть, как между створками ворот протискивается невзрачный, лысоватый, заметно косолапящий человечишка в серых брюках и клетчатой рубашке с коротким рукавом – следователь прокуратуры Лопатин собственной персоной. Левой рукой он придерживал зажатую под мышкой картонную папку противного грязно-фиолетового цвета, а в правой руке у него был большой сине-белый носовой платок, которым Константин Андреевич все время утирал лицо, шею, лысину и даже грудь, хотя дневная жара уже спала, уступив место мягкому вечернему теплу.
Званцев еще раз окинул эту нелепую фигуру внимательным взглядом и, убедившись, что папка при Лопатине имеется, а оружия, наоборот, не видно, отошел от окна.
Заняв заранее выбранную позицию, он стал ждать.
Долго ждать не пришлось. Вскоре с лестницы донесся скрип ступенек и неуверенные, осторожные шаги. Лопатин не опоздал, но он и не спешил, прекрасно, по всей видимости, понимая, что сует голову прямиком в пасть тигру. Теперь, когда он в одиночку принес свою драгоценную папку в этот покинутый дом, его жизнь не стоила ломаного гроша, и он не мог об этом не знать. «Страшная сила – давление обстоятельств, над которыми ты не властен, – без тени сочувствия подумал Званцев, стоя за дверью кухни с пистолетом в руке. – Он ведь следователь, он отлично видит, что пропал сам и утянул за собой на тот свет мальчишку, но все равно безропотно подчиняется и делает все, что ему велят. Прикажи я ему сейчас взять папку в зубы и идти на руках – пойдет. Вернее, попытается: он и на ногах-то держится не слишком твердо, какие уж тут руки…»
Из глубины подсознания опять вынырнула заманчивая идея: шлепнуть Лопатина прямо здесь, не вступая в переговоры. Рубить узлы – значит, рубить. Почему бы не начать сейчас?
Причин для отрицательного ответа на этот вопрос было несколько. Во-первых, следовало все же подстраховаться: Лопатин мог свалять дурака и принести не все или вовсе не то, что от него требовалось. Он мог рассказать кому-нибудь о том, что происходит. Он мог, черт его возьми, все-таки рискнуть и подстраховаться сотней различных способов, среди которых могла оказаться парочка действенных. Званцев, конечно, вовсе не ждал от него такой прыти, но проверить все-таки не мешало.
И потом, Званцеву очень не хотелось марать руки о мокрое дело. Пусть это сделает кто-нибудь из его подчиненных – плевать, что по его приказу, но не сам. Тот, кто это сделает, не станет болтать языком хотя бы из соображений личной безопасности. Если бы Званцев, поддавшись искушению, спустил курок самолично, то все, кто знал о его предстоящей встрече с Лопатиным, получили бы над ним некую, пусть призрачную, эфемерную, но власть. Например, Санек. Дать ему конец петли, наброшенной на свою шею, – это же подумать страшно!
Вякнуть не успеешь, как от тебя мокрого места не останется, а в твоем кресле будет сидеть этот железнозубый урод. А то, что он там надолго не задержится, утешает слабо – ему, Званцеву, будет уже все равно.
Лопатин наконец добрался до третьего этажа, потоптался на площадке, решая, по всей видимости, в какую дверь сунуться, и нерешительно вступил в прихожую – Званцев услышал, как завизжали под его ногами шальные половицы.
89 
